– Откуда мы знаем? Откуда нам знать, как видит дитя Сиона? Мы видим картину в этом родном освещении. Вынесите ее наружу, на дневной свет, и увидите то же, что и всегда, – безобразные цвета, уродливую неродную планету. А для него она родная! Он здесь до́ма. Это мы… – Смеясь и плача, Мириам обвела взгядом встревоженные, усталые старческие лица. – Это мы без ключа. Мы, со своими… со своими… – Она преодолела заминку, будто лошадь, берущая высокий барьер. – Со своими метаболиками!
Все изумленно уставились на нее.
– С помощью метаболиков мы еле-еле, со скрипом здесь выживаем, правильно? А он здесь
Абрам с капитаном смотрели все так же недоуменно.
Рейни с сомнением оглянулась на картину, однако храбро спросила:
– Ты хочешь сказать, что Генина аллергия…
– Не только Генина! Может быть, у всех болезненных детей так же! Двадцать пять лет я впихивала им метаболики, а у них аллергия на
И она выбежала за дверь, невысокая седая женщина, стремительная как молния.
Марка, Абрам и Рейни посмотрели ей вслед, потом друг на друга и наконец снова на картину.
Она висела на стене, безмятежная, радостная, полная света.
– Не понимаю, – сказал Абрам.
– Разные принципы, – задумчиво проговорила Рейни.
– Очень красиво, – сказал старый капитан Флота Изгнанников. – Только, когда на нее смотришь, сильно по дому тоскуешь.
Тропинки желания
Тамара думала, что Рамчандра ушел записывать пленки, но обнаружила его в хижине: он лежал на узкой койке, осунувшийся и на вид совсем больной.
– Ой, Рам, прости. Я за фотографиями ребятишек.
– Там. – Он вяло указал на одну из коробок, и это было так на него не похоже, что она осторожно спросила:
– Ты как, в порядке?
– Бывало и лучше. – В его устах такое признание могло означать все мировые катастрофы разом, однако Тамара напряженно ждала продолжения, и он неохотно добавил: – У меня понос.
– И ты ни слова не сказал!
– Вот тебе слово: стыдно.
Значит, Боб ошибался: чувство юмора у Рама все-таки есть.
– Схожу к Каре, – сказала Тамара. – У них наверняка есть травки от диареи.
– У них все на свете есть, кроме хот-догов и молочного коктейля, – заметил Рамчандра, и она засмеялась удачной шутке: основной рацион ндифа составляло лишенное костей мясо сино и сладкая мякоть плодов ламабы.
– Пей побольше. Я принесу еще воды. А что, ломокс не помогает?
– Помог бы, если б был. – Рамчандра посмотрел на нее своими большими темными ясными глазами. – Хотелось бы и мне наслаждаться жизнью на этой планетке. Как Бобу.
Это прозвучало неожиданно. Вместо резкого отпора и холодности – доверие и откровенность. Растерявшись, Тамара ответила невпопад:
– О да, он здесь счастлив.
– А ты?
– А мне тошно. – Она качнула грубо сработанным глиняным кувшином и попыталась выразиться точнее: – Ну, не то чтобы тошно… Тут очень красиво. Но как бы это сказать… надоедает.
– И жрать нечего, – мрачно прибавил Рамчандра.
Она снова засмеялась и пошла к протекавшему неподалеку ручью наполнить кувшин. Яркое солнце, благоухающий воздух, роскошные оттенки ламаб – лиловые стволы, сине-зеленые листья, алые с желтым плоды – все вызывало восхищение; ручеек, невинно журча, нес прозрачную, святую в своей чистоте воду, сквозь которую просматривалось золотисто-коричневое песчаное дно. И все же Тамара была рада вернуться в хижину, к хмурому лингвисту, маявшемуся животом.
– Не печалься, – подбодрила она Рама. – Я попробую выпросить у Кары и остальных какое-нибудь снадобье.
– Спасибо тебе, – сказал он.