Вышивальщица

– У Риты приём, её из клиники не опустили. А Арина слабая ещё, я её дома оставил, – лаконично сообщил медведь.

– У кого дома? У вас?! – перепугалась Вера.

– Да нет же! Я из Гринино. А живу в вашей квартире. И Арина. Её кормить надо, а я только курей умею варить. В горло уже не лезут куры эти… Так я не понял, вы едете или остаётесь? Она там ждёт. – И сунул Вере в руки телефон.

– Баба Вера! – заорала Арина в трубку. И осеклась: – Ты не бойся, я уеду. Сегодня уже поздно, я переночую, а завтра уеду.

– Я тебе уеду. Лихоманка болотная. Я тебе уеду! Я по ней соскучилась незнамо как, а она – уеду…

Когда тебя предали, а потом сказали, что соскучились, и даже назвали как в детстве болотной лихоманкой – это «всё равно что руки сломали: простить можно, а обнять уже не получится». Это сказал Лев Толстой. Наверное, он чувствовал то же самое, что чувствует сейчас Арина: между ней и бабушкой встала невидимая стена.

Уговорить внучку остаться не получится. Вера это поняла – по тому, как Арина её обняла, мгновенным объятием, и сразу отпустила руки, отстранилась: «Суп надо сварить. Я сейчас…» У плиты она стояла, придерживаясь за стену. Колька отлепил от стены её руку, отвёл в комнату, усадил на стул:

– Сиди. Я сам.

Обед они готовили вдвоём с Верой Илларионовной: Вера готовила, а Колька рассказывал.

– Я на курсы шофёрские решил… дальнобойщиком. На жизнь заработаю, семью прокормлю. А внучку вашу не обижу, никогда. Вот – чтоб я провалился, если вру. Люблю я её.

– А она?

– Не знаю.

– А спрашивал?

– Боюсь. Подожду, пока сама мне скажет.

– Она не скажет. Она и нам с Ваней никогда не говорила, что любит. А мы её любовь сломали.

◊ ◊ ◊

Арина уехала утром.

– Баба Вера, я поеду. Мне на работу надо, и вообще…

– А Николай? Подождала бы, вместе бы поехали.

– Зачем ждать? Зачем – вместе? Он меня старше на двенадцать лет, и между нами ничего нет.

– У нас с твоим дедушкой в годах такая же разница была, одиннадцать лет, а жили душа в душу.

– Ба, ты же знаешь, что я больна. И он знает, я ему рассказала – и про биполярку, и что детей у меня не будет.

– Детей не будет? Это кто ж тебе сказал?

– Никто не сказал. Не хочу, чтобы они родились такими, как я.

У Веры от этих её слов опустились руки. Да где ж этот Николай? Поехали бы вместе, ей бы спокойнее было. Где его черти носят?

Черти принесли Браварского в клинику к Рите – попрощаться.

– Уезжаю я. Вы извините, если что не так сказал…

– Да всё вы правильно говорили. Спасибо вам, Николай Маркович, что девочку в беде не бросили. И за Веру спасибо. Если бы не вы…

– Да чего там… – засмущался Колька, которого никто не звал Николаем Марковичем. – Мне ехать надо. Там мать одна, она у меня слепая почти.

– Почти это как? – заинтересовалась Рита. – Я вам напишу телефон врача. Он её посмотрит. Скажете ему… – Рита замялась, – скажете, Барбариска лично просила. Он поймёт. Если всё так, как вы говорите, глаз можно спасти.

– «Барбарис» с детства люблю, – улыбнулся Колька. Рита Борисовна. Барбарисовна. Барбариска. Всё просто.

«Барбарис» ему присылала мать, в каждой посылке, они хрустели им всей камерой, охранник не выдержал и попросил парочку. Дали. В следующее дежурство он принёс им целый кулёк…

Люди есть везде, даже в тюремной охране. И нелюди есть. Врач из Чёрного Дора – нелюдь. На девчонке лекарства испытывал.

Колька скрипнул зубами от ненависти.

Рита взяла с него слово, что он не будет вмешиваться в это дело. Колька поклялся. И в свою очередь взял с Риты слово навещать Аринину бабушку, которая осталась одна.

– Боюсь, как бы чего собой не сделала. Очень переживает, что Аринка уехала.

Рита закивала головой.

– Что вы мне киваете? Вы поклянитесь, клятвой Гиппократа. Никому не отказывать в помощи и проявлять высокое уважение к человеческой жизни. Что вы так смотрите? Мне Арина рассказывала.

Рита поклялась. В Гринино Колька уехал с чувством праздника в душе: его ждали две женщины, которых он любил.

◊ ◊ ◊

– До свидания, Веруся. Завтра не приду, а послезавтра ты меня жди.

– Да не надо, Рита. Что ты ко мне каждый день мотаешься, будто у тебя дел никаких нет. Ничего со мной не случится. А случится – позвоню.

– Ты позвонишь… – проворчала Рита. – Знаю я тебя. Над внучкой квохтала, как наседка над цыплёнком, а как сама в беде, так молчок, нет тебя…

Вера закрыла за ней дверь и привычно вздохнула – о своём. Рита приходила два раза в неделю, измеряла давление, расспрашивала о самочувствии, жаловалась на внуков, которые зовут её Ритой, и она обижается:

– Рита и Рита, бабушкой не назвали ни разу!

Вера понимала, что подруга старалась её развлечь. А выходило наоборот. Внуков у Веры не будет. И внучки у неё больше нет. Как уехала, позвонила только раз (Вера просила позвонить, как приедет домой), телеграфно сообщила, что доехала нормально, что у неё всё хорошо, и чтобы Вера Илларионовна не беспокоилась. Оттого, что Арина назвала её по имени-отчеству, у Веры заболело сердце.