Вышивальщица

Алла Михайловна не находила себе места: понесло его в Осташков этот! Умчался – чужие дела улаживать, за бабкой чужой ухаживать. А что мать одна-одинёшенька, его не колышет. Василиска жалобно мяукала, ходила из угла в угол, вспрыгивала на подоконник и подолгу смотрела в окно. Животина и та тоскует… Михална брала кошку на руки, заглядывала в глаза: «Вдвоём мы с тобой остались. Иди, сливочек тебе налью, Колька холодильник доверху набил, ни щёлки не оставил. Приедет, куда денется. Каждый день звонит, и про тебя спрашивает, говорит, как там Василиска…

К приезду сына новостей накопилось столько, что хватило на целый вечер.

– Соседку-то нашу, Аринку, с работы уволили! Пётр-то Ильич лично приходил, интересовался. А я говорю: ничего не знаю, не моё дело. Говорю, уехала она, и Колька мой за ней следом умотал. И пропали оба.

– Уволили? А где она работать будет?

– Так а я о чём? Зашла я к ней, по-соседски. Спрашиваю, как жить-то будешь? Может, мне с Валерьяновной потолковать, чтоб, значит, мужа уговорила обратно тебя взять? Петька-то отходчивый. А она работу новую нашла, в библиотеку устроилась, методистом. Во как жизнь-то повернулась! Методист! Чаем меня напоила, с городскими конфетами, и с собой дала горстку, в карман насыпала. Девка-то не жадная…– рассказывала Михална, с любовью глядя на сына. – Я Петькиной жене рассказала, её аж перекосило всю.

Михална лгала. Ирину Валерьяновну новость обрадовала: «Должность хорошая, это тебе не подъезды мыть, грязь волохать… А Петьке моему наука: на новых-то уборщиц жильцы жалуются, привыкли, понимаешь, к чистоте, избаловались.

– Да пущай жалуются! Петя твой отбрешется. Первый раз, что ли?

– Да они не ему, они главе администрации письма пишут, просят принять меры. Он – Петьку на ковёр! Что, говорит, Петя, надоела тебе твоя должность? Кто ж подумать мог, что из-за девчонки такая беда случится…»

– Да не убивайся ты так, Валерьяновна. Никто твоего мужа не тронет, как началил, так и будет началить, штаны просиживать. А по мне, так надо уборщиц премии лишить, а за жалобы штраф из зарплаты вычесть. Живо работать научатся, халды, – утешала её Алла, обалдевшая от такого поворота событий.

– Ох, сынок, я и забыла совсем… Тебя ж тоже уволили, передать велели, чтобы не являлся больше.

– Слона-то я и не приметил! – рассмеялся Колька. – Да бог с ним, с магазином этим! Я его сожгу к чёртовой матери. В Чёрном Доре разнорабочие нужны в любой сезон. Не пропаду. – Колька обнял мать за плечи, убрал со щеки волосы, поцеловал. – Ничего, мам. Проживём.

– А ты другой стал. На отца сильно похож.

– Ты долго его помнить будешь? – разозлился Колька. – Он нас с тобой бросил, жизнь тебе разбил, алиментов не платил!

– Он много денег дал. Я на них считай три года жила, одевала тебя в самое лучшее, игрушки тебе покупала, книжек полный дом… Поварихой-то я мало что зарабатывала, да за комнату платила. Баба Стеша недорого брала, а всё ж деньги. А Марек меня сильно любил.

– Что за Марек такой?

– Отец твой, Марек Сигизмундович. Я ж тебе говорила, поляк он. Мать у него красивая – боже ж мой! Как с картинки срисованная! Матильда Вацлавна. Бабушка твоя, значит. Мы с Мареком расписаться хотели, а мать его упёрлась, выбирай, говорит, или я, или она. Не мог он с матерью так…

– С тобой, значит, мог?

– Со мной мог. Тут письмо от него пришло, родители мне переслали.

– Так они живы?! Ты же говорила, что их нет!

– Живы, с чего им помирать-то? Они о тебе не вспомнили ни разу, не нужен им внук.

– А мне ты одна нужна, а больше никто. Мам… А Арина где, не знаешь? Я звонил, она дверь не открыла.

– А говоришь, никто не нужен… Ирка твоя приезжала, – сменила тему мать. – Где, говорит, мой Колька? Я ей говорю: «Это вместо здравствуйте, Алла Михайловна, как ваше здоровье»? А она мне: «Да мне пофиг!»

– Так и сказала?

– А то! А я ей: в Москву он уехал, к бабе своей. А ты небось думала, ты у него одна?

– Ну а она что? – заинтересовался Колька. Вот же мать даёт! Ей бы мелодрамы писать!

– А что она? С лица сошла, губки поджала, в машину села, по улице попылила.

– Спровадила, значит, невесту мою? – ухмыльнулся Колька.

– А то!

– Теперь сама давай собирайся. Собирайся, собирайся, я не шучу.

– Куда это?

– В Москву. В глазную клинику. Лидер Росздравнадзора! Международный уровень качества! Гарантии! Комфортный стационар! – радовался Колька. – Аринина докторша с профессором договорилась, с самым лучшим! Знакомый её. Операцию бесплатно сделает, и будешь видеть в темноте, как наша Василиска. Поедем, пока он не передумал. Я Аринке записку в двери оставил, чтоб Василиску кормила, пока нас не будет. А ключ ей в почтовый ящик бросим.

– Ты погоди, не гоношись. Куда я поеду? В Москве комнату снять – деньги страшенные… За день меня не вылечат, где ж я там жить-то буду? – увещевала сына Михална.

– Жить будешь в центре Москвы, в Мамоновском переулке, дом семь. Почти на Тверской, – хохотнул Колька. – Ты уши-то открой пошире, мать. В больницу тебя кладут, при самой лучшей глазной клинике. Клиника государственная, платить не надо. Собирайся давай, пока твоё место кому другому не отдали.