Вышивальщица

Красными строчками записей в Арининых школьных дневниках («На уроке истории исказила революционный смысл восстания Емельяна Пугачёва, рассмешила класс, пререкалась с учителем», «Написала на доске хулиганский стишок, оскорбив этим своего товарища, и сорвала урок алгебры», «Самовольно ушла с классного собрания») – на Веру смотрела закрытая от всех жизнь, которой жила их девочка и о которой они с Иваном ничего не знали. Не хотели знать. Не ругали, не спрашивали ни о чём. А она, наверное, ждала – чтобы поругали, а потом простили, сняли с души груз, который приходилось нести в одиночку.

В «Золотой воде» Арина оплатила для неё отдельный номер-люкс с личной медсестрой и шестиразовым заказным питанием. Приезжала каждый день, о чём-то с ней разговаривала – Вера не помнила о чём, помнила только голос, журчащий как прохладный ручеёк. Из ручейка хотелось напиться. Непроизвольное глотательное движение – и рука с детски-тонкими пальцами подносила к губам стакан с водой, такой вкусной, такой желанной в летнюю жару.

– Ба, ты попить хочешь? Нарзан, твой любимый. И в комнате, в холодильнике стоит, я много привезла.

Пальцы были исколоты иглой. Почему она тогда не замечала этого? Не спрашивала ни о чём.

Ведь это она, Арина, вытащила её из серого безразличия, в которое погрузился Верин рассудок. Когда внучка перестала к ней приходить, Вера словно проснулась: ей не хватало этой ласковой заботы, прикосновений прохладных рук, тихо журчащего голоса. Не едет и не едет! Да что ж такое!

Память лениво ворочалась, возвращая свою хозяйку в реальность и подсовывая ненужные воспоминания. Вера упрямо с ними боролась – и победила. Сознание нарисовало чёткую картинку: она прохлаждается здесь уже третий месяц, а дома столько дел! Холодильник разморозить, за квартиру заплатить, и цветы не политы, и Аринка уже сколько дней носа не кажет. Куда пропала?

Этот вопрос мучил Веру и дома: Арина не появлялась, не отвечала на звонки, хотя с Ритой разговаривала, не станет же Рита её обманывать?

Пальцы коснулись чего-то твёрдого, гладкого, холодно-глянцевого. Дарственная на дом в Заселье! Разрезанная ножницами на три полоски.

Выходит, дом Арина не продала, а дарственную уничтожила. Вера прошла в гостиную, открыла шкаф, достала кожаную сумку-барсетку, где хранились документы. Со сберкнижки не снято ни рубля, хотя доверенность на Арину ещё не закончилась. Где же она взяла деньги? Драгоценности продала?!

Вера дрожащими пальцами открыла шкатулку: Ванино обручальное кольцо, Верино колечко с голубым сапфиром, бирюзовый браслет и серьги к нему. Ванин подарок на свадьбу – гранатовое ожерелье. Серьги из дутого золота, доставшиеся Вере от матери. Купленная в Питере длинная нитка жемчуга и такие же серьги. Вера хотела подарить их Арине на двадцатипятилетие. Всё на месте. Тогда на какие деньги хоронили Ваню? За чей счёт Вера почти три месяца наслаждалась роскошью в «Золотой воде» (судя по ценам, не золотой, а платиновой)?

Аринка… Свои отдала, что на университет копила, на учёбу… Что ж ты делаешь, доча ты моя?..

◊ ◊ ◊

Арина с удивлением поняла, что ей хорошо одной. Одиночество растворялось в закрытом от всех уютном мирке, не угнетало, не давило, и даже делилось со своей хозяйкой ожиданием перемен, непременно счастливых. Бабушка выздоровела (Рита Борисовна позвонила и сказала, что за бабушку можно не волноваться, а если у Арины начнётся депрессия, Рита к ней приедет и вытащит. Так и сказала: «Я тебя вытащу, не бойся»).

Библиотечной зарплаты вполне хватало на жизнь, а пенсию Арина откладывала на учёбу. И больше не боялась, что поступит в Свято-Тихоновский университет лишь когда ей исполнится двадцать девять лет, а диплом получит в тридцать три.

Алле Михайловне больше не грозит полная слепота, в московской клинике её обязательно вылечат. Её сын, о котором Арина так плохо думала и который оказался совсем не плохим, обещал Арине взяться за ум, найти денежную работу и… что он ещё обещал? А-аа, обещал на ней жениться. Арина рассказала ему про биполярку, и он замолчал.

Она больше никому не испортит жизнь, как испортила её опекунам. Ей хорошо одной, ей хватает книжного мира, в который она погружается с головой каждый вечер, забывая о мире реальном. А ещё у неё есть любимое занятие, есть нитки и пяльцы, есть вышитая чёрными шебби-лентами лохматая собачонка с коричневыми пуговками глаз. Собачонка была её другом, вышивание дарило спокойную уверенность, снимало с души мутную накипь прожитого дня, игла мелькала в пальцах, превращая время в стежки, вышитый мир обретал жизнь. Одиночество пряталось в углах, поскрипывало дверцами шкафа, вздыхало невидимым сквозняком, заигрывало с золотыми шторами. И ждало воскресенья, которое они с Ариной традиционно проводили в лесу: она – и одиночество, она – и тишина, она – и лес. А другой компании ей не надо.

◊ ◊ ◊