Вышивальщица

Арина не могла понять, за что не любила одноклассников, а не тех четверых подонков, избравших её мишенью для своих издевательств. За то, что молчали и делали вид, что их это не касается? Ведь если Пашкина компания оставит в покое Арину, то примется за кого-то из них.

Поражало это подчёркнутое неприятие чужого страдания, равнодушие к подлости, которую сотворили не с ними, с другими. А как же Новый Завет?! Как же – возлюби ближнего своего как самого себя?!

Арина долго не могла принять этот мир, который оказался совсем не таким, каким виделся в приюте. В том, сочинённом Ариной «миру» было тепло и солнечно, «миряне» любили друг друга как братья и сёстры, а если не любили, то хотя бы не ненавидели. Реальность больно ударила по сформировавшимся в сознании устоям и правилам.

Люди негодовали и завидовали, кляузничали и сплетничали, а соседи Вечесловых по этажу даже подрались. Мужчины сосредоточенно тузили друг дружку, сцепившись как боксёры в клинче и глухо выкрикивая ругательства. Их жёны стояли каждая у своей двери и не вмешивались – потому что бесполезно, поняла Арина, наблюдавшая драку в дверной «глазок». Силы противоборствующих сторон были примерно равны, драчуны запыхались, и тут вдруг один из дерущихся схватил стоящую у соседней двери детскую прогулочную коляску и размахнувшись, швырнул на лестницу. Коляска с грохотом скатилась вниз.

«А теперь иди и подними» – спокойно сказал Олег Петрович, второй участник потасовки. Арина его знала, он всегда радостно здоровался с дедушкой Ваней, хлопая его по плечу и белозубо улыбаясь: «Буди здрав, Иван Антоныч! Как жизнь? Как супруга? Внучка как? Двойки из школы не носит?» (соседям Вечесловы сказали, что Арина их внучатная племянница из Москвы, её родители погибли, а девочка теперь будет жить у них).

В голосе Олега Петровича было что-то такое, отчего сосед понуро опустил голову и пошёл вниз, за коляской.

– Бабушка Вера, почему Бог их не любит? Почему он их сделал такими? За что?

– Бог любит всех одинаково, каждому отдаёт равную частицу своей души. Отсюда и слово – «равнодушие». Всем поровну, чтобы никого не обидеть и не обделить. А уж как они этой частицей распорядятся, не нам с тобой думать. Наше дело сторона.

– Как это сторона? – удивилась Арина.

– Поучаствовать хочешь? Иди, разнимай. Не пойдёшь? Вот то-то и оно…

В свой последний год в приюте Арина мечтала заболеть и умереть, на прогулку выходила в незастёгнутой куртке и спущенном на плечи платке – но не болела, как ни старалась. На насморк сёстры-воспитательницы не обращали внимания, и он сменился хроническим гайморитом, избавиться от которого не получалось. Вера Илларионовна лечила приёмную внучку соком цикламена, смесью мёда, соды и подсолнечного масла, сажала над кастрюлей с горячей картошкой, сваренной в мундирах и только что снятой с огня, и заставляла дышать картофельным горячим паром. Пар был огнедышащим, обжигал лицо.

– Ай! Не могу, горячо!

– Терпи. Дыши. А то к хирургу идти придётся, прокол гайморовых пазух делать. Ты сразу-то не открывай кастрюлю, крышку чуть приоткрой и дыши. Обвыкнешься, тогда побольше откроешь.

Бабушка Вера накрывала Арину тяжёлым одеялом, а сверху набрасывала покрывало с кровати. В горячей темноте полагалось сидеть с открытым ртом и дышать, пока не остынет пар. Арина терпела. Молчала. Дышала…

Ещё бабушка следила, чтобы Арина тепло одевалась. Осенью и весной она ходила в школу в хлопчатобумажных колготках, а зимой в рейтузах (а девчонки – в тоненьких «паутинках» с лайкрой), и с обвязанным шерстяным платком горлом (а девчонки – в кружевных воротничках на тонких шейках). Аринину шею – длинную, красивую – никто не видел. От уроков физкультуры она была освобождена по причине того же гайморита: в тёплом спортивном костюме девочка нещадно потела, а от бега задыхалась, поскольку дышать с заложенным носом было проблематично. Ходячее недоразумение, сказал про неё физкультурник. Кличка прилепилась.

Дома «недоразумение» занималось гимнастикой: сидело в провисном (минусовом) шпагате на опорах, делало бланш (сальто вперёд прямым телом) и рондат (сальто назад) – к ужасу Вечесловых, которые пугались и ахали, и Арине нравилось их «пугать».

В школе «недоразумение» шутя справлялось с физикой и алгеброй и решало задачи, которых не мог решить никто из класса, только Арина. С Зининой парты она пересела на последнюю, никем не занятую, и два года сидела одна. А в девятом классе к ним пришла новенькая, и её посадили к Арине.

Черноглазая, с милыми ямочками на щеках, Милана Риваненко была красивой, как Оксана из «Вечеров на хуторе близ Диканьки», и стала всеобщей любимицей.

– Милан, у тебя рюкзак такой тяжёлый… Как гиря. Следующий урок – биология, третий этаж, ты ж не дотащишь, у тебя руки тонкие… Давай донесу! – предлагал Пашка Родин, отъявленный грубиян. Милана милостиво соглашалась, и счастливый Пашка пёр по лестнице на третий этаж её рюкзак – на одном плече свой, на другом Миланин.