— Лукас, чтоб тебя! Знаешь, почему у тебя не жизнь, а сплошной перекосяк?
— Почему?..
— Потому что ты задаешь лишние вопросы, вместо того, чтобы снять штаны!
Спешка в жизни нужна редко. И уж не в то время, когда ты точишь свой меч. Туда-сюда, туда-сюда. Шшших, шших, шших…
Бьярн снова провел камнем по клинку. Ну вроде неплохо. Где только умудрился поставить такую устрашающую зазубрину⁈ Сейчас еще самым мелким, а потом можно и за шлифовку браться. Чтоб и следа не осталось!
Заслышав шаги, рыцарь отложил меч в сторону, выглянул. Кто-то из наемников возвращается в казарму, отлив на стену? Или снова бродит та голубоволосая девочка, ищет своего циркача? Тот-то, явно ночует у шлюхи — Бьярн помнит, как тот смотрел на нее! А, нет, совсем не девчонка!
— Кэлпи! — окликнул он привратника.
Монах сбился с шага, остановился.
— Добрый вечер, рыцарь Бьярн.
— Добрый вечер! — чинно поклонился старик. — Тебе-то с чего не спиться среди ночи, а?
— Служба.
— Понимаю и уважаю, — снова склонил голову рыцарь. — Прости за глупый вопрос, но можно ли от твоей службы оторвать немного времени?
Кэлпи посмотрел на звезды, прикинул что-то…
— Хоть до утра, рыцарь Бьярн.
— Не зови меня так напыщенно, — попросил старик. — Лучше как все «мудила», «дрочила» и тому подобное. А то на душе неуютно становится.
— Договорились… старый ты дрочила, — ухмыльнулся Кэлпи.
— Во, прям как надо! — поднял обе руки рыцарь. — И, раз у тебя так много времени, то позволь еще один глупый вопрос.
— Хоть два.
— У Руэ есть свиток на Змеиный лес. Но вы ему показываете голую жопу. В чем суть отказа? Вам так важен лес, что не боитесь смерти? Или что?
Кэлпи двинул челюстью. Пожевал губами.
— Будет лучше, если я покажу. Иначе — слишком долго объяснять.
— Подожди немного, — попросил Кэлпи, когда они зашли внутрь.
Бьярн кивнул и остановился, разглядывая внутренности собора. Он все никак сюда не попадал. То пьянки, то гулянки, то Руэ этот… А хорошо тут. Красиво. Запах, правда, сладковато-приторный, так и лезет в нос… Белоснежный мрамор, золото литир, изящная резьба по камню.
Свечи тут горели постоянно. Даже ночью. Но Кэлпи взял еще два новеньких факела, протянул один Бьярну.
— Пойдем, тут рядом. Только осторожно, тут местами плитка разбита.
— Только Хото не показывай, он начнет уговаривать на маленький ремонтик. За золото!
— Нет у нас золота, — не оборачиваясь, ответил монах. — И серебра нет.
— А что есть?
— Смотри сам, рыцарь Бьярн, что у нас есть!
За поворотом взору рыцаря открылась грандиозная фреска, чуть ли не до потолка — верх терялся в темноте, ни свечам, ни факелам, не хватало сил всю ее осветить. Дыхание перехватило от восторга. Рыцарь не мог бы сказать, что он видит. Но это подавляло, втаптывало в пол своим великолепием, и снова выдергивало из грязи, к солнцу, к свету… Рыцарь ни разу не видел ничего подобного! Тут чувствовалась рука старых художников, школа Старой Империи.
— Что здесь? — пораженно прохрипел рыцарь.
— Здесь? — переложил факел в другую руку Кэлпи. — Здесь сотворение мира. От начала и до конца. А вот — попытка Нечистого совратить слуг Божьих дивными каменьями. И позорное фиаско, когда Пантократор осмеял жалкие потуги.
— Фиаско?
— Облом, если по-человечески.
— Понятно. Так это потому дьявола все называют Темным Ювелиром?
— Ну да. А вот и оно. То, из-за чего Руэ так рвется сюда. Один из родичей Императора занемог и отправился умирать к морскому берегу. Это незадолго до Беды случилось. Провел ночь в монастыре и почувствовал облегчение. Остался, прожил месяц. Вместе с монахами, участвуя в бдениях и молитвах. И исцелился. Родич явно был любимым или важным. Поэтому Старый Император щедро одарил обитель. Даже прислал из столицы настоящего мастера-живописца, который расписал здесь все стены и даже процесс дарения изобразил.
— Понимаю, — кивнул рыцарь, — чтобы не забывали, кому обязаны милостью.
— И это тоже. За Старым Императором много грехов. Но глупцом он не был. А потом… жахнуло. Монастырь горел дважды, архивы почти все погибли, грамота о дарении тоже. Но фреска осталась, и подделать такую работу невозможно. Многие пытались, но секреты старой живописи утеряны. У сиятельного мудозвона пергамент гнилой, правой пяткой через левой плечо рисованный. И пока здесь стоит эта стена, никто не сможет оспаривать у монастыря лес. Но если ее уничтожить, то мы потеряем все права.
— Куда весомее любых грамоток и свитков, — прошептал Бьярн, все еще находясь под впечатлением грандиозного зрелища и виртуозной работы.
— Наш маляр приходит сюда каждый вечер, думает, никто его не видит. Размалевывает доски, все пытается разгадать секреты, углем чертит, словеса разные бормочет. «Першпектива», «золотое сечение». А у него не выходит нихрена. Потому что руки из жопы, и сам дурачок. Плачет и уходит.
— Что ж хорошего в слезах? — буркнул седой боец.
— Ничего. Однако он знает, что человек мог так нарисовать. А то, что смог один, другой повторит. Когда-нибудь. Посмотри.
Кэлпи подошел ближе, осторожно поднял факел, чтобы ни единая сажинка не попала на фреску.