Высокие устремления

Однако то ли просьба прозвучала неубедительно, то ли милостивый бог испытывал какую-то непонятную приязнь именно к этой пернатой сволочи, но никакого помилования не произошло. Совсем даже наоборот! Как, в общем, и всегда…

Рыжий прислушался. По тропе, которая вела сквозь густой ивняк, топотало превеликое множество народу — навскидку, рыл двадцать-тридцать. Наемник отступил, прижался к решетке. Одна из деревяшек, стоило нажать чуть сильнее, обязательно бы лопнула под напором. Вот только дырка получалась все равно, раза в три меньше, чем надо — не протиснуться! Застрять же на всеобщее посмешище, не хотелось. Опять же, народ тут дикий. Пристроятся сзади, да оприходуют силком.

Арбалетчик стряхнул со штанов солому и перья. Кинул взгляд на кольчугу — увы, стальная шкура стала горкой ржавчины… И не натянешь ее быстро. И если пришли время умирать, то кольчуга не спасет — засыплют стрелами, а то еще и снизу подберутся, копьем ткнут сквозь половые щели.

Рыжий встал посреди клетки, еще раз отряхнулся и принял самый свой грозный вид, почесывая в паху. Помирать надо так, чтобы еще лет двадцать рассказывали про того урода, которого вдесятером били, а все никак не справлялись, пока сам не помер от стыда за неудачливых убийц.

Конечно, помирать Рыжему не хотелось. Так-то, понятно, что бессмертных нет. Но все же, не на безымяном острове, в зассаной клетке! Лучше уж где-нибудь в борделе, на одной постели с десятком радостных шлюх. Или, на худой конец, все в той же постели, без шлюх, но с полусотней плачущих внуков и правнуков рядышком…

На поляну перед клеткой начали выходить люди. Разодетые, как на большой праздник! Наемник привык видеть унаков в серых шкурах, лишь самую малость украшенных — издалека мужчину от женщины даже не отличить, настолько сливаются!

Сегодня же, прямо в глазах зарябило! Шапочки, обшитые бахромой и черно-красными лентами, замшевые рубахи, все с той же бахромой, всякими висюльками, узелками, черно-белыми иглами дикобразов, парки — оленьи шкуры снова узелки из красной и белой тесьмы, крест-накрест нашитые полоски…

Рыжий почувствовал прилив яркой как молния ненависти! Уж не его отрепье, протертое во всевозможных местах, прогнившее от сырости, готовое в любой миг лопнуть, выставив на обозрение все — от мужественности, до голой прыщавой жопы…

А штаны какие! Опять же меховые — наметанный взгляд различал полоски оленя и зайца, снова нашитые аппликации разнообразнейших форм — все больше кресты с кругами, но и ромбики всякие. На бахроме — через каждые пару полосок, привязан клюв какой-то птицы. А в клюве, то ли камешек, то ли зернышко — оттого при каждом шаге раздается легкий стук.

— Мудозвоны, мать твою… — ругнулся наемник, продолжая взирать на пришельцев с гордым видом представителя правящего дома, вынужденного находиться в обществе отребья.

Унаки выстроились полукругом. На пленника не пялились — привыкли уже. Так, разве что косые взгляды изредка, неспособные пробить толстую шкуру Рыжего. Выстроившись, начали молиться — ну или просто песни петь. Понимая разговорную речь с пятого на десятое, и то, если медленно говорить, как с несмышленым ребенком или ветераном городской стражи, смысл заунывных песнопений наемник разобрать не мог.

Да особо и не намеревался. И так понятно, что к чему! Иначе не привели бы двух обормотов в броне — этакие кирасы, набранные из вертикальных плоских дощечек, связанных меж собою. Забавно! У тех, кого он убил, броня была иной! Возможно, это просто тяжелый доспех, для суши? А он видел абордажные?

У обоих на поясах топоры — тяжелые, массивные колуны из камня на коротких, в локоть топорищах из светлого, выбеленного водой и солью плавника. К обуху одного привязана деревяшка, с грубо вырезанным лицом какого-то демона. Рядом с топорами — длинные дощечки с вырезами — на ножи не похоже, но вряд ли просто украшения… И копья. Короткие, с длинными широкими наконечниками из черно-серого камня. Годные и для укола, и для рубки. Похожее копье, разумеется, со стальным «жалом» было у Роша. Он говорил, что такими вооружали городскую стражу в Сивере. Север-Сивера… забавно!

Оба в привычных уже шлемах. Один очень похоже изображает сивуча — усищи, глазищи…! Второй, похоже, плод греха ворона с китом — длинный клюв, на макушке султанчик перьев, словно пар бьет из дыхала…

С левого фланга вышел человек. Шаман. Судя по походке — старик, чьи суставы разучились гнуться. Зато обряженный ярче всех прочих, с короной из четырех оленьих рогов, с бубном, размерами с добрый щит и с погремушкой в виде сказочной птицы. Пробежал перед строем, гремя изо всех сил всем своим вооружением.

Остановился перед клеткой, затянул неразборчиво очередной гимн северным богам. Унаки, стоящие за спиной шамана, поддержали. Даже оба воина загнусавили из-под деревянных шлемов.

К двери клетки подбежали две женщины, завозились с узлами на запоре. Плюнув, взялись за ножи. Вытащили запорный крюк…

Шаман закружился, протягивая руки то к небу, то к Рыжему, то к унакам, продолжая орать на одном дыхании — вроде старикашка, а легкие, как меха кузнечные!