Высокочтимые попрошайки

— Нет, это представить себе невозможно! Вы, такой человек, и не имеете ни единой тяжбы? Это же не только немыслимо, но даже и, если угодно, бессовестно!.. Прошу прощения, однако полагаю, что у подобных вам лиц должны быть десятки, сотни судебных дел, ибо чем больше этих дел, тем меньше адвокатов, лишённых средств к существованию. Кому же как не вам затевать судебные дела?! Не нищим ли прикажете судиться?

— Я ни с кем не сужусь и не буду судиться.

— Удивительная вещь! Что, вы даже не намерены кого-нибудь отдать под суд?

— Ни за что! Никого упекать под суд не хочу, нет причины.

— Разве чтобы судиться, непременно нужна причина? Подайте какую-нибудь жалобу— и дело завертится.

— Ну, и что я от этого выиграю?

— Вы не выиграете, но ваш адвокат выиграет и будет бога молить за вас… Большие люди ныне поступают и так: дабы вспомоществовать адвокатам, на каждого, кто им чуть поперечит, подают в суд, требуя наказания за оскорбление личности.

— Я безобразий не люблю.

— Шучу, Абисогом-ага. Но шутки в сторону, — сказал адвокат, придав лицу серьёзное выражение. — Я слышал, что на пароходе вы с кем-то немного повздорили, и тот вас оскорбил, обругал обидными словами.

— Ничего этого не было.

— И что вы ему ответили не менее обидными словами.

— Я?

— И что потом вы оба от слов перешли к делу, и завязалась драка.

— Чушь!

— И что вы ударили его по голове.

— Неправда!

— А он дал вам пощёчину.

— Враньё!

— И что кто-то вмешался… значит, был и третий.

— Откуда же третий, коли и второго-то не было!

— Был и третий. И этот третий схватил вас за руку.

— Выдумка!

— И этот третий схватил и второго за руку.

— Чепуха!

— И, таким образом, ой вас разнял.

— Ерунда!

— Но вы не успокоились, вы решили подать в суд, так как недовольны, что вас разняли.

— Чушь!

— И, понятно, ищете искусного адвоката.

— Довольно врать!

— И, наконец, я слышал, что вы хотите видеть меня…

— Нет, не хочу!

— …Чтоб я согласился вести вашу тяжбу. Собственно, поэтому я и пришёл сюда.

— Ты всё это от себя выдумал.

Тут за стол присаживаются ещё двое: один — чтобы подарить Абисогому-аге свою книгу, другой — подписать его на какую-то газету, и они тоже заказывают себе наилучшие блюда и уписывают их за обе щеки.

Абисогом-ага, мысленно проклиная себя за то, что чёрт дёрнул его прийти в ресторан, подзывает мелькающего между столами мальчика и требует принести счёт.

Минута — и мальчик приносит счёт на сорок франков. Сотрапезники тут же хором переводят их на турецкие деньги и сообщают Абисогому-аге:

— Сто семьдесят шесть пиастров.

— Сто семьдесят и шесть? Нет, столько я не съел.

— Да, вы съели меньше, но ведь сидящие за столом ваши гости тоже пообедали, — сказал адвокат, машинально взяв на себя функции защиты.

— Мы очень унизились в мнении Абисогома-аги, — сказал второй сотрапезник, — за наш обед — подумать только! — платит он.

— Мне стыдно за всех нас, мы не выполнили святого долга хозяев перед гостем, — сказал третий.

— Мы приносим извинения за нашу невежливость, — сказал четвёртый, — но мы уж не преминем, Абисогом-ага, пригласить вас на днях на обед.

Абисогом-ага, не отзываясь, отсчитал сто семьдесят и шесть пиастров, отдал их мальчику и, мрачный, насупленный, кинулся к выходу. Очутившись на улице, он молча поклялся господом больше никогда в жизни ни в какой ресторан не заходить.

10

Последуем, значит, за Абисогомом-агой, с которым мы ни на минуту до сих под не расставались и не расстанемся впредь до конца нашей истории. Добросовестный читатель, видя в ней всё время почти одинаковые и никак не связанные друг с другом картины, несомненно, многажды уже задавался вопросом — почему это мы от Абисогома-аги ни на шаг, а про других персонажей, как только они исчезают из вида, тотчас забываем? Этот недостаток — впрочем, недостаток ли? — должно приписать не мне, а природе нашего материала, предмета изображения. У каждого такого предмета своя природа; природа одного — слёзы, природа другого — смех, этому свойственно убеждать, тому— волновать, и есть также предметы, которые могут быть выражены только прозой или, напротив, только стихами… Кроме того, каждый материал, помимо этой общей, присущей ему природы, имеет и свои особенные свойства. Но мы не намерены давать здесь урок риторики, и посему лишь весьма коротко поясним эту нашу мысль и затем вновь приступим к делу… «Мизантроп» Мольера — комедия, его «Докучные»— тоже. Но особенные свойства каждой из них до того различаются между собой, что Мольер не сделал бы Мизантропа, прибегнув к средствам, коими пользовался, создавая Докучных, и наоборот. Кстати сказать, с помощью средств, послуживших мне для создания моих других повествовательных сочинений, я тоже, естественно, не написал бы моих Попрошаек, природа которых — при появлении Абисогома-аги становиться невидимыми.

Должен сознаться, что из данного материала Горации сделал бы сатиру, а Мольер комедию, если б он оказался в их распоряжении, но мы, поскольку надобно же как-то жить, вынуждены, приноравливаясь к обстоятельствам, нередко переделывать панталоны в жилет, а комедию в повесть… Обратимся к Абисогому-аге.