Не так ли и Высоцкий? Он жил в среде вольнодумцев, работал в самом смелом (и эстетически, и политически) театре. Власти в любой его песне слышалась — и не без оснований — крамола. Его цитировали борцы с советским строем, но сам себя он диссидентом не считал. Потому что был больше, чем диссидентом: мыслил не только политически, но и философски.
Навыки свободы мысли формируют и развивают в людях оба поэта, задавая им труднейшие философские вопросы.
Мы то и дело размышляем о том, совместны ли гений и злодейство, оправдан ли «нас возвышающий обман», на чьей стороне в «Медном всаднике» высшая правда — Петра Великого или маленького Евгения?
И точно так же мы думаем о том, стоит ли выходить «в первые ряды», является ли настоящим поэтом только тот, «кто кончил жизнь трагически», не оборачивается ли любой рай в реальности адом (как в песнях «Переворот в мозгах из края в край…» и «Райские яблоки»)?
Властитель дум — это тот, кто не подчиняет людей себе, не властвует над ними психологически, а наоборот — освобождает индивидуальность в каждом. Тот, кто задает читателям и слушателям «нужные вопросы», разгадывание которых развивает в человеке «самостоянье» — давайте так соединим выражение Высоцкого и пушкинское словечко. «Властитель дум» — это не «гений», не «великий», это определение не субъективно-оценочное, а объективно-конкретное.
Пушкин в жизни легко сходился с людьми, имел уйму друзей, но никому из них не отводил какой-то исключительной роли. Чтобы быть властителем дум, не надо властвовать кем-то персонально, как и позволять кому-то взять власть над тобой. Психологически он вроде бы был экстравертом, людей не пугался и не избегал. Но — «лишь божественный глагол до слуха чуткого коснется» — и поэт становится интровертом, уходит в себя так глубоко… Он — своего рода общительный одиночка. Это идеальная модель поведения для того, кто осуществляет коммуникацию не с каким-то узким кругом, а с обществом, со страной, с миром.
Жизнь то и дело разлучала Пушкина со столичным шумом, с друзьями, с товарищами по профессии, а он и в странствиях сохранял контакт с читателями. Уже после «Кавказского пленника» от него ждали новых вещей. «Друзья Людмилы и Руслана» — так он обращался к российским читателям в первой главе «Евгения Онегина». Бывали потом и трения, и моменты, когда «Пушкин стал нам скучен», но ощущение контакта с собеседником в пушкинских стихах и прозе не утрачивалось никогда.
В Высоцком эта коммуникативная модель повторилась. Его круг общения непрерывно расширялся и обновлялся, он очень щедро применял слово «друг» к людям, встреченным на жизненных и профессиональных путях. Любил входить в разные сообщества, но ни в одном из них не растворялся. Даже в Театре на Таганке, о котором он так тепло говорил на концертах, сохранял известную степень автономности. Хотя и носил еще в дотаганские времена шуточное прозвище «Вовчик-премьер», в театре не был премьером в традиционном смысле слова, то есть всеобщим любимцем, особенно женской части труппы. «Любимова любили больше», — сказала мне в личной беседе одна очень близкая знакомая и режиссера, и таганского Гамлета. Это ни хорошо, ни плохо, это так. Высоцкий не растворялся ни в одном сообществе, свою отдельность сохранял всегда. Сейчас благодаря интернету стал доступен огромный массив групповых фотографий, где присутствует Высоцкий. И почти везде ощущается, что он живет как бы в двух измерениях. Общительная улыбка всегда может смениться задумчивой сосредоточенностью: «Застучали мне мысли под темечком…» (у Пушкина это называлось «И мысли в голове волнуются в отваге…»).
В силу внутренней природной деликатности Высоцкий многократно повторял, что начинал сочинять песни для узкого дружеского круга, но очень скоро наступил момент, когда песни стали слагаться в диалоге с кругом очень широким. Он выходил к аудитории, знавшей его песни наизусть, желавшей их услышать и ждавшей новых произведений. Такая коммуникативность творческого процесса сближает Высоцкого с Пушкиным, так сказать, типологически — вне оценочных аспектов.
А чем обеспечивается эта коммуникативность? Какое свойство поэта делает его интересным для множества людей? Люди с особенной охотой открывают книгу или журнал, приходят на публичное выступление, если знают, что поэт расскажет им не только о самом себе, но и о них. Ценится способность поэта к перевоплощению в разных людей, в том числе в конкретных читателей-слушателей.