Высоцкий и другие. Памяти живых и мертвых

Все начинается с анекдота, который, однако, грозит превратиться в трагедию. Испуганный Калошин притворяется больным, но в этот момент с ним случается настоящий сердечный приступ. Все с ним прощаются — типичная сцена «у постели умирающего», но приступ проходит, и Калошин решает начать новую жизнь. В «Старшем сыне» (в параллель «Старшей сестре» Володина) Васенька грозится убить Макарскую, и в самом деле в конце концов поджигает ее дом, застав с ухажером, но все остаются живы, и сцена с погорельцами вызывает смех, а не слезы. В «Прощании в июне» Букин и Фролов «играют» в ревность, игра внезапно переходит в серьезное «окончание», они идут стреляться, но дуэль кончается убийством… сороки: агнец на месте Исаака, да? «Утиная охота» начинается со зловещего розыгрыша — друзья посылают Зилову похоронный венок, но Зилов неожиданно и в самом деле решает покончить с собой. Тогда друзья берут с него слово, что он употребит охотничье ружье по назначению и пойдет с ними на утиную охоту. Этим взятым силой «обещанием» пьеса кончается — чем кончилась эта история в действительности, читатель может строить только догадки.

Так, на самом краю трагедии разворачиваются все анекдотические сюжеты Александра Вампилова.

Традиционно-трагические атрибуты — различные виды оружия — символически присутствуют чуть ли не во всех водевильных ситуациях Вампилова, намекая на кратчайшую возможность разрешения конфликта — с собой ли, с другими ли, не все ли равно? — но все-таки мнимого разрешения: поэтому ни одного убитого в его пьесах нет. Оттого и многоточие в каждой его пьесе — развязки нет, пока есть жизнь.

Если в первом акте висит ружье, в последнем оно должно выстрелить — классическая формула Чехова. Мейерхольд был сторонником сгущающегося по ходу действия символа: в первом акте ружье, в последнем — пулемет. Для Вампилова оружие — это пародийный отказ от драматической условности, но одновременно и намек на трагическую изнанку жизни. Об этой изнанке драматург помнит постоянно и не дает забыть зрителю.

Водевильный сюжет переведен Вампиловым в драматический регистр, но, доведя сюжет до кульминации, Вампилов спускает его на тормозах — трагедия могла произойти, но, к счастью, не произошла или отложена на неопределенный срок. Зритель/читатель весь в напряжении, ожидает самого худшего, но худшего не случается, и мы избавлены от трагического ужаса. То же самое делал Пушкин в «Повестях Белкина»: трагические сюжеты с хеппи-эндами. Та же «Барышня-крестьянка» с влюбленными из враждующих семей — счастливый вариант «Ромео и Джульетты».

«Старший сын» начинается с розыгрыша — студент Бусыгин притворяется сыном Сарафанова, музыканта-неудачника. Сарафанов который уже год сочиняет симфонию «Все люди — братья», но дальше первой страницы она что-то не движется, да и можно ли такую симфонию дописать до конца? Водевиль разворачивается в опасной близости с драмой. «Этот папаша святой человек», — говорит Бусыгин, уловив ангелическую сущность Сарафанова. Обман продолжается уже из сочувствия — тьмы низких истин нам дороже нас возвышающий обман. Начав с розыгрыша, Бусыгин кончает настоящей сыновней преданностью Сарафанову и родственной заинтересованностью в судьбе его семьи. Любовь начинается со лжи, но оборачивается правдой.

В «Утиной охоте» сюжетная ситуация сложнее. Опустошенный, циничный и равнодушный Зилов встречает Ирину. Его приятель думает, что это очередной адюльтер, Зилов опровергает его предположение: «Ты что, ничего не понял? Она же святая…» Чутье какое-то у вампиловских грешников на святых — так и тянет к ним, как ночных бабочек на фонарь. Ох уж эти опасные связи — праведников и грешников! Не к добру…

Вот как Бабель рассказывает об одной из таких связей в гениальном рассказе «Иисусов грех»: дал Господь бабе Арине ангела в мужья — выпало тебе, Арина, неслыханное на этой побитой земле, благословенна ты в женах!

Мало ей с ангелом спать, мало ей того, что никто рядом на стенку не плюет, не храпит, не сопит, мало ей этого, ражей бабе, яростной, — так нет, еще бы пузо греть вспученное и горючее! И задавила она ангела Божия, задавила спьяну да с угару, на радостях задавила, как младенца недельного, под себя подмяла, и пришел ему смертный конец, и с крыльев, в простыню завороченных, слезы закапали.

Этот фантастический эпизод с умертвлением ангела может быть прочитан и как притча — в связи с концептуальным содержанием драматургии Вампилова.