Выживший. Чистилище

Растолкал народ. Жалко старика, но и спать в одном отсеке с покойником тоже не айс, как говорит молодежь XXI века.

— Ща решим, — уверенно сказал Федька Клык и крикнул сквозь решетку, — Конвой, дело есть.

— Чиво орешь?

Появившийся из конца коридора заспанный конвойный Ербол из киргизов явно кемарил, а мы тут разбудили его, не дали сон досмотреть о родном кишлаке.

— Чиво-чиво… Человек помер.

По такому случаю был поднят на ноги начальник конвоя, который учинил настоящее следствие. Однако, не усмотрев в смерти Петровича ничего криминального, велел двум зекам взять покойника за руки и за ноги, оттащить в холодный тамбур и накрыть простыней. Мол, полежит там до прибытия в Пинюг. Небольшое поселение Пинюг — конечная станция железнодорожного маршрута. Дальше пути еще не прокладывали. Эх, ну и попал я, каменный век какой-то.

А Федька Клык тем временем устроил шмон в личных вещах Петровича. Впрочем, поживиться там особо было нечем, единственную ценность представлял мешочек махорки. А я ведь и не знал, что Петрович курит, при мне он даже не доставал свою махорку, тем более куда ему курить-то с его легкими… Или это тоже вместо «валюты», как у меня папиросы? Ну теперь уж эта махорка ему точно не пригодится, а Клыку радость, ни с кем делиться не собирается. Можно было бы, конечно, потребовать разделить на всех, да что там делить-то — по щепотке на брата?

В Пинюге тело кладем прямо на перроне вокзала, где из всех административных зданий — скромная деревянная будка. Слышу, как принимающая сторона в лице хмурого сотрудника НКВД с майорскими петличками говорит начальнику нашего конвоя:

— Ладно, с покойником что-нибудь придумаем. Давай пока список, устроим перекличку.

Мы мерзнем в своих легких бушлатиках, не предназначенных для такой погоды — на улице никак не меньше 20 градусов мороза с легким ветерком, от которого моя щетина вокруг рта тут же покрывается ледяной изморосью. Хорошо хоть кепка на голове имеется, у кого-то и того нет. Но даже поплясать на месте нельзя, приходится стоять по стойке «смирно». У-у, садисты…

Копченым, как мне шепнул стоявший рядом Федька Клык, оказывается довольно неприятный на вид тип по фамилии Козьев. Вмятый в плоское лицо нос, глубоко посаженные, шарящие по сторонам маленькие глазки, кусочек левого уха отсутствует, белеющая нитка шрама на небритом подбородке, да еще левая же щека чем-то обожжена, отсюда, наверное, и погоняло. Такой физиономией только детей пугать.

Рядом стоят три автозака. Опытный Клык шепчет, что в машинах так и поедем до Чибью по наезженному зимнику, а это порядка 500 километров.

— Сейчас река встала, лед, а то бы на пароходе плыли, — добавляет Федька.

— Мы ж концы отдадим в этих автозаках.

— Не ссы, думаю, там буржуйки стоят. Сами же конвойные не дураки себе жопы морозить.

Тем временем перекличка закончена. Все на месте, включая покойного Петровича, которого майор спихивает на начальника станции — приземистого мужика в унтах, овчинном тулупе и, несмотря на мороз, фуражке на голове. Тот, выслушивая указания, согласно кивает и козыряет. Затем подзывает двух пришедших с ним путейцев и показывает на завернутое в простыню тело. Те хватают покойного за руки, перекладывают на санки и увозят куда-то за деревянное здание вокзала. Прощай, Петрович, земля тебе пухом!

— Так, граждане уголовники, троцкисты и прочая недобитая шваль, — констатирует майор. — Слушаем меня внимательно, два раза повторять не буду. Сейчас перемещаемся в автозаки, ведем себя смирно, услышу какой шум не по делу — выведу весь автозак на мороз, раздену до подштанников, и заставлю бежать за машиной на своих двоих до самого лагеря. Вопросы есть?

Вопросов ни у кого нет. Видно было, что начальник конвоя не большой любитель шутить. Майор дал команду, и новые конвойные — такие же разномастные, как и прежние — принялись по одному загонять нас в автозаки. Которые, на наше счастье, и в самом деле отапливались буржуйками. Наш этап — около полусотни человек, так что мы более-менее комфортно разместились по трем автозакам, если тряскую езду в холодной клетке вообще можно называть комфортной. Я по-прежнему держался с одесситами, хотя к нам затесались двое столичных. По виду — чистые политические, на уголовников совершенно не смахивали, вели себя смирно, тихо зажавшись в углу.

Получив каждый сухпаек на два дня пути, тут же принимаемся грызть чуть подсоленные сухари. Я свое сало еще в дороге схомячил, правда, не один. Посчитал, что буду выглядеть как буржуй-единоличник, тем более что и другие, у кого что было, честно выставляли на общий стол. Нам этого шматка хватило один раз похавать всем 15 зекам, включая чушка Витю, которого я пожалел.