Выживший. Чистилище

В последующие несколько дней ничего примечательного не происходило. А 29 декабря наш отряд всколыхнула новость: капитан Северцев арестован по обвинению в государственной измене. Временное командование нашим отрядом перекладывается на сержанта Мотыля, который явно пребывал в растерянности. Он еще в первый день подменки что-то провякал ворам насчет работы, но был послан далеко и надолго. Вернее, вся блатная пятерка «отрицал» как один сказалась больной, потребовав фельдшера и дальнейшего перемещения в больничку. Сержанту заниматься ими оказалось некогда, нужно было конвоировать осужденных на строительство вышки, отправить же симулянтов в карцер у него оказалась кишка тонка. Тем более что по негласному распоряжению свыше практически во всех лагерях СССР к уголовникам было куда более мягкое отношение, чем к политическим. Уж это-то я прекрасно помнил из всяких исторических мемуаров, которые мне когда-то довелось прочитать. Да и за время нахождения в этом мире, скитаясь по СИЗО и лагерям, я успел подметил данный факт.

Пользуясь сложившейся ситуацией, воры полностью взяли отряд под свой контроль, и устроились по-королевски. Даже успели буквально за пару дней навести контакты с ворами из других бараков, которым их отрядные давно уже вверили управление другими зеками, практически самоустранившись.

Вечером, приходя со смены — выходные зекам не полагались — видел, как в воровском углу авторитеты, собравшись с нескольких бараков, льют в себя чифирь или даже что-то покрепче, закусывают сухарями, иногда даже с кусочками сала, играют в карты, или вообще от скуки достают кого-нибудь из сидельцев. Чушок Витя им уже стал неинтересен, разве что поиметь его вместо бабы, так они переключились на политических. Особенно доставалось щуплому и тихому Арсению Львовичу, на воле прежде служившему в ростовской заготконторе и которого сдал коллега. Мол, высказывал сомнения в том, что коммунистическая партия большевиков приведет советский народ в светлое будущее. Арсений Львович это отрицал, каялся и на суде, как он рассказывал, и нам утверждал, что ничего такого не говорил. Многие ему верили, особенно те, кто и сам себя считал безвинно осужденными. Я тоже склонялся к варианту о поклепе, не иначе, заготконторский стукач с этого что-то поимел, возможно, занял освободившееся место, поскольку ходил у Львовича в подчиненных.

Как бы там ни было, обвиненный в антисоветской пропаганде 39-летний скромный служащий и отец двоих детей — 10 и 12 лет — получил по приговору «тройки» восемь лет исправительных лагерей. Пахал он на «нефтянке», и теперь вдобавок стал объектом издевательств со стороны урок. Неизвестно, за что его так невзлюбило ворье, но иной раз уголовники не отпускали его до утра, когда уже нужно было вставать и собираться на очередную смену. Больше всего авторитетам и их прихвостням нравилось заставлять несчастного стоять в углу по стойке «смирно» и каждый час бить тарелкой о тарелку, имитируя напольные часы. Мало того, что не высыпался сам зек, так вдобавок и мы порой просыпались от очередного тарелочного грохота. Что касается урок, то они расходились по баракам и укладывались почивать с рассветом, кемаря практически до обеда, хотя, если не было желания тащиться в столовую и есть тамошнюю бурду, случалось, спали до вечера.

Закончилось все тем, что 5 января Арсений Львович сломался. А если точнее, не выдержал и замастырил — оттяпал себе полладони.

— Надумал он себе большой палец отрубить, чтобы его, может быть, по инвалидности освободили, а тюкнул по кости, — рассказывал мне один из работавших с ним на заимке политических. — Не иначе зажмурился, когда топором замахивался — и полладони напрочь. В больничку положили пока. Как думаешь, засудят его теперь?

Я пожимал плечами. Скорее всего, накинут срок как «саморубу». И ведь виной тому во многом не только тяжелые условия работы, но и эти самые уголовники, заставлявшие его ночи напролет изображать напольные часы.

Что, надо было заступиться? Ага, вот это в уголовной среде самое распоследнее дело. Здесь действует неписанное правило — каждый отвечает за себя. Если ты, конечно, не вор в законе, как Валет. Еще в той жизни знакомый рассказывал, что, проявив жалость к сокамернику, можно нарваться на серьезные неприятности и необходимость отвечать перед смотрящим или сходняком. Поэтому я и не рыпался. Если бы дошло до открытого столкновения, этих, жрущих и пьющих в своем блатном углу, я бы, скорее всего, раскидал. Хоть и отощал за время отсидки, но в общем-то физические кондиции при мне, не говоря уже о технике. Однако потом настало бы время кровной мести, и рассчитывать на помощь политических было глупо. Эти словно безмолвные рабы на галерах, готовы по команде идти на заклание, себя-то защитить не в состоянии.

Моя задача — продержаться весь отпущенный мне здесь срок, а если повезет — выйду на свободу раньше по какой-нибудь амнистии или за примерное поведение. А может быть, и не повезет, и вообще здесь сгнию. Но с таким настроение тут делать нечего. Такие вот депрессивные первым делом откидывают коньки.