Выживший во тьме

На время погасив фонарь, я стал принимать решение. Как же выбраться отсюда? У станции обязательно есть второй выход – но остался ли он свободен? Смогу ли я по нему вылезти наверх? Чтобы узнать ответ, мне предстояло пробраться по платформе на расстояние около ста или более метров, сквозь угрожающие завалы, практически по телам. И в любую секунду сверху могут упасть камни… Или искать другую станцию метро? И то и другое повергало меня в трепет – сколько же можно участвовать в этом марафоне? И там и там – почти тупик. Гримаса судьбы неоднократно давала мне шанс – и так же часто отбирала его обратно… В трудные минуты во многих людях появляется что-то такое, что делает их жесткими и твердыми, словно стержень. И это помогает им преодолевать в первую очередь самих себя. Других же это гнет и ломает… Наверное, я все-таки был ближе к первым, хотя сам себя не считал сделанным из камня. Я прошептал:

– Я все равно вырвусь! Все равно!

Я так долго молчал, что от звука собственного голоса вздрогнул – вдруг кто отзовется? Но в ответ раздавались лишь стоны, глухие и мучительные…

Итак, оставалось два пути. Или попробовать выбраться здесь, каким-то образом преодолев эту яму. Или – там, куда еще только предстояло добраться… Не могло же оказаться, что такая же яма ждет меня и возле второго выхода. Случись такое – это уже станет совсем издевкой, насмешкой над всеми моими попытками вырваться на свободу, словно я был мышкой, с которой кто-то забавляется, заставляя ее метаться по бесконечному лабиринту. Но я не мышь! Я человек!

Ответом послужило молчание – я и не заметил, как произнес свои мысли вслух. Пыль, поднявшаяся при падении породы, густо усеяла и мое тело. Теперь, без одежды, я сразу стал замечать все острые грани камней. Все чаще приходилось ползти и протискиваться сквозь загромождения из упавших перекрытий и валунов. Я то спускался по ним, то вновь поднимался, опять полз – и, сосредоточившись на том, чтобы добраться до выхода, не заметил, как приблизился к нему вплотную.

Я осветил фонариком эскалатор – и замер в полном отчаянии. Выход здесь был еще более недоступен, чем первый. Похоже, эта часть станции как раз оказалась на пути той ужасной воздушной волны, возникшей вслед за ощущением нестерпимой головной боли… В итоге чуть ли не до самого низа эскалатора подъем оказался наглухо забит всем, что ветер смог поднять и швырнуть сюда с сумасшедшей силой. Я увидел даже скрученную в штопор машину, сплющенный киоск, несколько чугунных скамеек… натуральная пробка, густо нашпигованная человеческими телами.

Пробраться сквозь эти завалы было просто нереально. Оставалось только возвращаться к яме и уже там думать, как ее преодолеть. Приходилось быть очень осторожным: любое движение могло повлечь за собой падение камней. Что касается порезов, я уже просто не обращал на них внимания, хотя по наступающей слабости понимал, что потерял немало крови…

Нога попала во что-то мягкое, и из-под нее послышался стон. Какой-то несчастный лежал на животе, лицом вниз. Одна рука у него была сломана, и наружу торчала голая кость. Ноги человека были завалены грудой камней. Я посветил ему на голову. Он больше не стонал, но по плотно сжатым губам я заметил, что он все еще в сознании. Луч осветил массивную крепь, придавившую всю груду камней, под которой он находился. В одиночку, какой бы силой я ни обладал, сдвинуть ее в сторону невозможно. Он это сразу понял, потому что с его губ сорвался еще один стон. Может, он хотел что-то сказать, но сил для этого уже не оказалось…

Оглядевшись вокруг, насколько позволял скудный свет начавшего тускнеть фонаря, я увидел, что ко мне со всех сторон тянутся руки. Вначале я отшатнулся, подумав, что сейчас они все вцепятся в меня и уже не отпустят, но потом опомнился. Большинство давно мертвы, а если кто еще и дышал – не мог ни видеть, ни понимать. Все они безнадежны – я не могу вытащить ни одного. Изувеченные тела, переломанные конечности, раздробленные головы – даже этого света хватало, чтобы увидеть, что довелось им испытать в последние минуты. У одного из несчастных веки дрогнули – и глаза открылись; взгляд молил о помощи или хотя бы о том, чтобы я положил конец этим мукам. Но тогда я еще не мог убить человека – даже для того, чтобы избавить его от невыносимых страданий. Глаза это поняли – говорить он уже не мог, так как все лицо человека было буквально раскрошено и залито кровью – и медленно закрылись.