Вызов принят. Остросюжетная жизнь работника скорой помощи

Мы говорим мужчине собираться как можно скорее и взять с собой второго ребенка. Я передаю пациентку Полу, который чувствует, как щелкает внутри ее тела: кости сломаны. Мы оба знаем, что нечто страшное не было сказано, но не можем произнести это вслух. Нам нужно попытаться спасти жизнь и оставить все остальное полиции. Пара автомобилей начинает сигналить: водители беспокоятся только о себе, а не о маленькой девочке, которую мы пытаемся спасти. Эгоизм некоторых людей зашкаливает. Они не видят, что именно мы делаем, но это не имеет значения.

Я включаю рацию и говорю: «Ребенок в критическом состоянии. Без сознания. Нас должна встретить вся команда». Мы с Полом так часто работаем в паре, что научились понимать друг друга без слов. Мы делаем все возможное, но вскоре девочка перестает дышать. Я везу ее в больницу так быстро, словно еду на угнанной машине, но дорога занимает целую вечность. Все это время я думаю о том, что эта девочка сильно напоминает мне собственных детей: голубые глаза, светлые волосы…

Когда мы приезжаем в больницу, нас ждет вся бригада: медсестры, врачи и анестезиолог. Мы рассказываем то немногое, что известно, и перечисляем, какие процедуры провели. После этого девочку у нас забирают. Всегда приятно наблюдать за тем, как высококвалифицированные медицинские специалисты работают вместе, словно разные детали одного ладного механизма. Им удается интубировать девочку и стабилизировать состояние, но травмы настолько серьезны, что ее самочувствие может быстро ухудшиться. Поэтому медики вызывают вертолет, чтобы перевезти ее в специализированную больницу в другом городе. Мы с Полом сопровождаем пациентку к вертолету и наблюдаем, как он взлетает, а затем медленно возвращаемся в отделение неотложной помощи, не говоря ни слова.

В больнице к мужчине присоединилась мать девочки. Врачи уже сказали им, что ситуация тяжелая, но парню, похоже, все равно. Мать, наоборот, в панике. Насколько я понял, этот мужчина – новый бойфренд матери, который присматривал за детьми, пока та была на работе. Врачи соглашаются с тем, что такие травмы не могли быть получены в результате падения, поэтому я звоню в полицию, сообщаю о наших подозрениях, и они незамедлительно начинают серьезное расследование. Мы даем показания и уходим, а мужчину вскоре арестовывают.

Мы едем на станцию скорой помощи в полной тишине. Приехав, оба решаем, что уже не в состоянии что-либо делать сегодня. Мы достаточно поработали, пора домой. За десять лет службы здесь я ни разу не был настолько грустным и изможденным.

Дома я не мог забыть, как маленькая девочка у меня на руках, вся покрытая синяками, хрипела и задыхалась. Это была невинная малышка, которая должна играть в саду или веселиться с друзьями. Я не могу не размышлять об очевидном равнодушии мужчины. Несколько часов просто сижу на диване и думаю: «В каком испорченном мире мы живем».

Я рассказал жене о произошедшем, и она пригласила меня выпить чаю в кафе, чтобы немного отвлечь. Той ночью я не мог уснуть, снова и снова прокручивая в голове произошедшее. Все ли я сделал правильно? Мог ли я сделать что-то еще? Я все еще чувствовал стоявший в доме запах горелых тостов и пережаренных овощей. Я вспоминал лицо другой девочки, которая смотрела на нас. Меня преследовали воспоминания о черно-синем маленьком теле. Я не мог выбросить все это из головы.

Умение держать свои проблемы при себе считается благородной чертой. Вот только после всех ужасов, увиденных в скорой, это чревато букетом психических заболеваний.

На следующий день я спросил Пола, как он себя чувствовал. Мне показалось, что он в порядке. Не хотелось грузить его, поэтому я сказал, что у меня тоже все хорошо. Однако это было совершенно не так, и вечером я не мог взять себя в руки, а просто сидел и таращился в телевизор. Не смотрел телевизор, а именно таращился на него. Картинки в моей голове становились все живее. Когда мне наконец удалось заснуть, мой разум попытался собрать пазл. Я увидел, как мужчина избивает плачущего ребенка, и картина стала еще более жестокой. Я проснулся мокрый от пота, и мне казалось, что сердце сейчас выпрыгнет из груди. В итоге я стал отчаянно бороться со сном.

После двух выходных я вернулся на работу, но был тише, чем обычно, не смотрел людям в глаза и избегал разговоров. Вероятно, я подсознательно посылал людям сигналы о том, что мне нужна помощь, но никто ничего не сказал. Что в этом удивительного? Вероятно, коллеги думали, что мне нужно немного времени, чтобы прийти в себя после особенно сложного вызова.