Вызов принят. Остросюжетная жизнь работника скорой помощи

В действительности я стремительно летел на дно глубокой темной пропасти, и мир остался у меня над головой. Если я не прилагал усилий, чтобы сконцентрироваться на конкретной работе, у меня перед глазами возникало лицо несчастной избитой девочки. Меня поглотило чувство вины, и я больше ни на что не обращал внимания. Когда приходил домой, мне становилось еще хуже. Даже топот детских ног напоминал мне о том, как мужчина шумно спускался с лестницы.

Нас не учили справляться с подобными ситуациями, и мне было не с кем поговорить, поэтому я прятал свою душевную травму и страдал молча. Мне следовало обсудить случившееся с женой, но я не хотел перекладывать на нее свои проблемы. Будучи главой семьи, я должен был взять себя в руки. Моя жена всегда была готова выслушать, но она не работала в скорой помощи, поэтому я думал, что она меня не поймет. Когда я узнал, что мужчину обвинили в умышленном причинении тяжкого вреда здоровью, я надеялся, что мне станет легче, но на самом деле стало только хуже. Я обозлился. Каждый раз, когда я вспоминал его мерзкое лицо, мне хотелось кричать.

В культурном отношении немногое изменилось с тех пор, как меня ударили ножом. Умение держать все в себе считается благородной и достойной чертой. Если вы мужчина, вспомните, когда в последний раз друг подходил к вам и спрашивал: «Как жизнь? У тебя все нормально? Хочешь о чем-нибудь поговорить?» Когда в последний раз друг вас обнимал? Это происходит гораздо реже, чем нужно. Часто люди не рассказывают о своих проблемах из страха, что их не поймут. И мне кажется, это особенно касается сотрудников экстренных служб, относится к врачам, медсестрам и солдатам.

Это ужасно неприятно, когда ты раскрываешь душу человеку, а он отвечает тебе безразличием: «О, звучит ужасно. Но давай не будем драматизировать, ладно?» Я не могу никого винить. Меня тоже не очень интересуют трудности, с которыми сталкиваются представители других профессий, и я предполагаю, что они так же не хотят их обсуждать.

Когда меня изредка спрашивают, как дела на работе, хочется ответить: «Ну, я вижу больше мертвых людей, чем вы можете себе представить. Я видел парня, который дымился, когда его достали из горящего дома. Я чувствовал тепло, исходящее от его тела, и ощущал запах горелой плоти». Истории, поразившие меня до глубины души, нелегко рассказывать знакомым: «Кружку пива и картошку фри, Тревор. Когда ты вернешься, я расскажу тебе о мертвом мужчине, лежавшем лицом в луже, а потом мы поиграем в автоматы».

На работе я стал настолько отстраненным, что практически перестал разговаривать. Я перестал играть с детьми. Мне казалось, будто кто-то нажал выключатель, и я стал ходить во сне. Это нехорошо, когда нужно спасать жизни. Потом я услышал, что девочка умерла и мужчину обвинили в убийстве. Это еще сильнее подтолкнуло меня к краю пропасти.

Я начал много пить, обычно в одиночестве, чтобы справляться с тревожностью и быстро засыпать. Это не помогло. До передачи дела в суд нужно было ждать три месяца, и чем ближе становилась эта дата, чем сильнее я боялся давать показания. Я чувствовал груз ответственности. Поскольку мне хотелось сделать все возможное для убитой девочки, я снова и снова проигрывал ту ситуацию в своей голове, боясь упустить важные детали и позволить ублюдку избежать ответственности.

У меня был коллега и друг по имени Рич примерно моего возраста, и я решил поговорить с ним. Это оказалось непросто. Сначала я хотел ему позвонить, но мне не хватило смелости. Я написал ему сообщение, но быстро его удалил. Потом снова написал и отправил, но сразу отключил телефон, потому что жутко боялся того, что скажет Рич. Включив телефон примерно через полчаса, я увидел от него сообщение: «Я еду. Ставь чайник».

Когда Рич приехал, у меня произошел эмоциональный срыв. Я и так знал, что мне нужно сделать – поговорить с терапевтом и психотерапевтом, – и Рич это подтвердил. Он дал мне понять, что в моих чувствах нет ничего странного, потому что каждый, кто увидел бы то же самое, вероятно, и чувствовал бы себя так же. Короче говоря, Рич убедил меня в том, что понимает меня. Тот разговор стал началом новой главы.

Через две или три недели после злополучного вызова я, прислушавшись к совету жены, пошел к терапевту. Она предложила пойти вместе, но я не хотел, чтобы она видела мои слезы. Сидя в коридоре поликлиники, я думал, что не смогу обо всем рассказать. Входя в кабинет, даже хотел изменить цель визита: «О, наверное, это пустяки, но меня немного беспокоит эта родинка…» Было неловко, ведь я мужчина, а у настоящих мужчин нет таких проблем. Даже если и есть, мужчины о них не рассказывают. Кроме того, я должен был казаться сильным профессионалом, а не слабым и уязвимым.

У девочки были тяжелые черепно-мозговые травмы, разорванная печень, кровоподтеки. Ее убийца сказал, что просто потряс ребенка от злости.