Взаимосвязи. Эссе об Израиле. Концепция

После того как я перечитал «Взаимосвязи», у меня не возникло потребности что-либо менять в тексте. Конечно, многие вопросы я лишь наметил. Но ведь и художник, расписывая стены фресками, делает набросок и постепенно прорисовывает все детали. Только этим можно объяснить то, что, взявшись за столь масштабную тему, я вовсе не упомянул о династии Хасмонеев, во время правления которой Иудея семьдесят семь лет была самостоятельным государством. Все остальное я решил сознательно не исправлять. Начни я вносить изменения, очень многое в тексте пришлось бы переписывать заново. Скажем, если бы я строго придерживался различия между причинностью и детерминизмом, противопоставление «ислам — марксизм» мне пришлось бы раскрыть совсем иначе. Впервые я вышел на эту проблематику в своей речи, посвященной Эйнштейну[20]

. А потому политический аспект стал мне интересен только сейчас. Детерминизм — это понятие логическое, в его основе лежит дедуктивное умозаключение. Исходя из идеи, детерминизм выводит частное из общего. Собственно, это и есть процесс логического выведения частностей из той или иной идеи. Причинность, напротив, понятие эмпирическое. Опираясь на наблюдение частного явления, причинность предполагает индуктивный вывод, с оговоркой, естественно, что заключение, выведенное из частного для общего, то есть из наблюдения для идеи, остается недостаточно надежным. Таким образом, проблема индукции несоразмерно сложнее, ведь трудность представляет как раз эмпирическое знание, а не логическое и философское. Убежденность философии в том, что у каждой причины есть следствие и, наоборот, у каждого следствия должна быть причина, поставил под сомнение Юм, утверждая, что в основе казуальных связей лежит ожидание привычного. Кант видел в этих связях априорную необходимость. Обосновав причинность в естественных науках, он поставил ее под сомнение в метафизике. В том числе поэтому философия отделилась от естественных наук. Декарт и Лейбниц еще оставались великими математиками, Спиноза предполагал составить учебник алгебры, а Кант попытался философски переосмыслить труды Ньютона. После Канта философы стали просто философами, за исключением теоретиков познания. И только Мах, а вслед за ним Эйнштейн, то есть физики, вновь обратились к причинности и, следовательно, к проблеме индукции. Тот, кто исходит из наблюдения, не может оставаться в строгих рамках логического мышления. Необходим иной подход: с помощью частного (наблюдаемого) невозможно сделать полноценный вывод для общего, частное, чтобы подняться до общего, должно совершить своеобразный «скачок», для которого потребуются фантазия, интуиция, но в какой-то степени и мужество выйти из педантичных рамок логического. Без этого скачка мысль попадает в «индуктивный тупик», процесс познания останавливается, само знание рискует превратиться в догму. История естественных наук — история заблуждений, история философии — история ее догм. Все это верно, но лишь при условии, что в эмпиризме были и остаются свои догмы. Итак, причинность, с одной стороны, должна уметь предсказывать события: та или иная причина в одних и тех же условиях всегда вызывает то или иное следствие. С другой стороны, она может быть доказана лишь по факту наблюдаемого следствия, само доказательство будет строиться на дедукции. Из наблюдения интуитивно выводится идея. Далее, уже исходя из общей идеи, детерминистски, то есть дедуктивно, вновь должно быть подтверждено наблюдение. Только тогда причина будет считаться верной. Идеи естествознания мы называем теориями. Но с точки зрения теории познания не все теории являются равноценными. Есть непродуктивные теории (теория полой Земли), тупиковые теории, а также теории в развитии. К таковым можно отнести теорию о том, что Солнце вращается вокруг Земли. Возникнув индуктивно из наблюдения, но не совершив интуитивного «скачка», она привела в тупик. На основании того, что Солнце всходит и заходит, был сделан индуктивный вывод, что Солнце вращается вокруг Земли. Дальнейшие наблюдения заставили дедуктивно выводить все новые и новые эпициклы движения, в какой-то момент их количество достигло восьмидесяти, пока Пурбаху в XV веке не удалось сократить количество эпициклов до 40, а в более упрощенном представлении до 27. Но решающим было не это. Система Птолемея считала себя в состоянии делать любые предположения. Лишь Лаплас в конце XVIII века позволил себе быть более точным, чем Птолемей во II веке н. э. Аристарх Самосский еще в III веке до н. э. предположил, что Солнце является центральным небесным светилом, но ему, очевидно, не хватало индуктивных подтверждений, чтобы дедуктивно обосновать свою гелиоцентрическую систему. Не было их и у Коперника, и у Галилея. Первому потребовалось 48 эпициклов, как подсчитал Артур Кестлер

[21]

(кстати, о нем мы почему-то частенько забываем). Хотя Коперник предположил обратное, его система была еще сложнее, чем система Птолемея для своего времени. Но и это был тупик. Лишь Кеплеру удалось из наблюдения сделать индуктивный вывод, который можно было подтвердить дедуктивно. Рассчитав движение Марса, он доказал, что орбита Марса не является кругом по отношению к Солнцу, Марс, как и другие планеты, в том числе Земля, движется по эллипсу. Однако это открытие поставило новый вопрос: а почему Земля вращается вокруг Солнца? Ньютон, отказавшись от тупиковых теорий, попытался совершить тот самый «скачок» к общей идее и объяснил вращение Земли вокруг Солнца с помощью силы тяготения. Его теорию можно было подтвердить дедуктивно, но ее суть оставалась непонятной. Вот вам краткое и примитивное изложение этой долгой и весьма сложной истории.