Взбаламученное море

- Превосходно! - воскликнул Бакланов. - Венявина я послал за подписным лицом... Там, на первом курсе, пропасть аристократишков поступило... посмотрим, сколько отвалят и поддержат ли университет!

На эти слова его, в комнату, как бы походкой гиены, вошел сутуловатый студент, с несколько старческим лицом и в очках. Кивнув слегка нашим приятелям головой, он пришел и сел у другого столика.

- Дай мне "Отечественные Записки"! - проговорил он пискливым голосом.

Половой молча подал ему.

Между тем у Бакланова, с приходом этого лица, как бы язык прилип к гортани.

- Вы видели ее в "Гризельде"? - продолжал он гораздо тише и как-то не так бойко.

- Видел! - отвечал по-прежнему громко Бирхман.

- Ведь это чорт знает что такое! Летучая мышь! - говорил Бакланов, не возвышая голоса.

В это время явился Венявин - усталый, запыхавшийся; волосы его торчали в разные стороны...

- Как нельзя лучше все устроилось, - говорил он6 подходя прямо к Бакланову: - юристы подписались на семьдесят пять рублей, математики тоже изъявили согласие, и медиков человек двадцать будет в театре.

- Ну, умница! паинька! - сказал Бакланов: - дай ему за это чаю! - обратился он к половому.

- Нет, лучше водочки дайте! - говорил Венявин, как бы начиная уж кокетничать, а потом, так как около Бакланова не было места, он сел рядом с Проскриптским. Тот ядовито на него посмотрел.

- Что это вы так хлопочете? - проговорил он своим обычным дискантом.

Венявин, по своему добродушию, сейчас же сконфузился.

- Что делать, нельзя! - отвечал он.

- Хлопочет, как и все порядочные люди! - обратился наконец Бакланов к Проскриптскому, гордо поднимая голову.

- Вы бы уж лучше в гусары шли, - обратился тот опять к Венявину.

- А вы думаете, что нас и гусаров одно чувство заставляет? перебил его Бакланов.

- У тех оно естественнее, потому что оно чувственность, возразил Проскриптский.

- Искусством актера, значит, наслаждаться нельзя? - сказал Бакланов.

- Хи-хи-хи! - засмеялся Проскриптский. - Что же такое искусство актера?.. Искуснее сделать то, что другие делают... искусство не быть самим собой - хи-хи-хи!

- В балете даже и этого нет! - возразил Бакланов.

- Балет я еще люблю; в нем, по крайней мере, насчет клубнички кое-что есть, - продолжал насмехаться Проскриптский.

- В балете есть грация, которая живет в рафаэлевких Мадоннах, в Венере Милосской, - говорил Бакланов, и голос его дрожал от гнева.

- Хи-хи-хи! - продолжал Проскриптский: - в риториках тоже сказано, что прекрасное разделяется на возвышенное, грациозное, милое и наивное.

- Ну, пошел! - проговорил Бакланов, старясь придать себе тон пренебрежения. - А, Варегин! - прибавил он, дружелюбно обращаясь к вошедшему, лет двадцати пяти, студенту, с солидным лицом, с солидной походкой и вообще, всею своею фигурой, внушающему какое-то почтение к себе.

- Gut Morgen! - проговорил пришедшему приветливо и Бирхман, который, во время спора Бакланова с Проскриптским, отчаянно и молча курил, хотя в то же время его нежное лицо то краснело, то бледнело. Не надеясь на свое вмешательство словом, он, кажется, с большим бы удовольствием отдубасил Проскриптского кулаками.

- Здравствуйте! здравствуйте! - говорил между тем Варегин, подавая всем руку. - Здравствуйте уж и вы! - прибавил он, обращаясь к Проскриптскому.

- Здравствуйте-с! - отвечал тот и опять постарался засмеяться.

- В грацию уже не верит! - сказал Бакланов, показывая Варегину головой на Проскриптского.

- Во вздор верит, а в то, что перед глазами - нет! - отвечал Варегин, спокойно усаживаясь на стул.

- Что такое верит? Я не знаю, что такое значит верить; или, в самом деле, вера есть уповаемых вещей извещение, невидимых вещей обличение! хи-хи-хи!

- Мы говорим про веру в мысль, в истину, - подхватил Бакланов.

- А что такое мысль, истина? Что сегодня истина, завтра может быть пустая фраза. Ведь считали же люди землю плоскостью!

- Стало быть, и Коперник врет? - спросил уж Варегин.

- Вероятно!

- Но как же пророчествуют по астрономическим вычислениям?

- Случайность!

- Случайность, вы полагаете? - произнес протяжно Варегин.

Студентов, так как уж было около четырех часов, набиралось все больше и больше. Дым густыми облаками ходил по комнате. Меньше всех обнаруживали участие к спору двое студентов-медиков. Они благоразумно велели подать себе, на одном дальнем столике, водки и борщу и только молча показывали друг другу головой, когда, по их расчету, следовало пропустить по маленькой. Около Проскриптского поместились двое его поклонников, один - молоденький студент с впалыми глазами, а другой какой-то чрезвычайно длинноволосый, нечесаный и беспрестанно заглядывающий в глаза своему патрону. Бирхман с досады пил с Ковальским седьмую бутылку пива. Бакланов тоже ел ростбиф и пил портер.

- Вот ведь что досадно: зачем же вы верите в социализм-то, в кисельные берега и медовые реки? - говорил он Проскриптскому.

- Э, верить! Разговоры только это! упражнение в диалектике! подхватил Верегин.

- Что ж такое диалектика? Человечество до сих пор только и занималось, что диалектикой, - подтвердил Проскриптский.