Взгляни на дом свой, ангел

– Тогда почему ты держишь ее в доме? – возмущенно сказала Хелен. – Ради всего святого, мама! Ты могла бы избавиться от нее, если бы захотела. Бедняга Джин! – снова засмеялась она. – Тебе всегда достается, а?

– Близится час рождения Христа, – сказал он благочестиво.

Она рассмеялась; потом, глядя в никуда, рассеянно подергала себя за крупный подбородок.

Его отец почти весь день сидел в гостиной, устремив невидящие глаза на огонь. Мисс Флорри Мэнгл, сиделка, утешала его мрачным молчанием; она непрерывно покачивалась перед камином – тридцать ударов каблуком по полу в минуту, – крепко скрестив руки на жидкой груди. Иногда она начинала говорить о болезнях и смерти. На Ганта было больно смотреть, так он состарился и исхудал. Тяжелая одежда складками ложилась на его тощие бедра, лицо стало восковым и прозрачным – оно походило на громадный клюв. Он выглядел чистым и хрупким. Рак, думал Юджин, расцветает в нем, как какой-то ужасный, но красивый цветок. Его сознание оставалось ясным, не тронутым маразмом, но оно было печальным и старым. Говорил он мало, с почти смешной легкостью, но переставал слушать раньше, чем ему отвечали.

– Как твои дела, сын? – спросил он. – Все в порядке?

– Да. Я теперь репортер университетской газеты; может быть, на будущий год стану редактором. Меня приняли в разные общества, – продолжал он оживленно, обрадовавшись редкому случаю поговорить с кем-нибудь из них о своей жизни. Но когда он взглянул на отца, он увидел, что тот снова пристально смотрит на огонь. Юджин смущенно умолк, пронзенный острой болью.

– Это хорошо, – сказал Гант, услышав, что он перестал говорить. – Будь хорошим мальчиком, сын. Мы гордимся тобой.

Бен приехал домой за два дня до Рождества; он бродил по дому как призрак. Он уехал ранней осенью, сразу после возвращения из Балтимора. Три месяца он скитался один по Югу, продавая торговцам в маленьких городках место для рекламы на квитанциях прачечных. Он не говорил, насколько удалось это странное предприятие; его одежда была безукоризненно аккуратна, но сильно поношена, а сам он исхудал и был еще более яростно замкнут, чем прежде. В конце концов он устроился в газету в богатом табачном городе Пидмонте. Он должен был уехать туда после Рождества.

Как всегда, он вернулся к ним с дарами.

Люк приехал из ньюпортской морской школы в сочельник. Они услышали его звучный тенор на улице – он здоровался с соседями. В дом он ворвался с сильным порывом сквозняка. Все заулыбались.

– Ну вот и мы! Адмирал вернулся! Папа, как делишки? Ну, бога ради! – кричал он, обнимая Ганта и хлопая его по спине. – Я-то думал, что увижу больного человека, а ты выглядишь как весенний цветок.

– Ничего, мальчик, ничего. А ты как? – сказал Гант с довольной усмешкой.

– Лучше быть не может, полковник. Джин! Как поживаешь, старый вояка? Отлично! – воскликнул он, не дожидаясь ответа. – Ну-ну, да никак это старый Лысик! – воскликнул он, тряся руку Бена. – Я не знал, приедешь ты или нет. Мама, старушка, – сказал он, обнимая ее, – как дела? На все сто. Прекрасно! – завопил он, прежде чем кто-нибудь успел что-то ответить.

– Погоди-ка, сын! Что такое? – воскликнула Элиза и отступила на шаг, разглядывая его. – Что с тобой случилось? Ты как будто бы хромаешь?

Он идиотски расхохотался при виде ее встревоженного лица и ткнул ее под ребра.

– Уах-уах! Меня торпедировала подводная лодка, – сказал он. – Это пустяки, – добавил он скромно, – я отдал немного кожи, чтобы помочь знакомому парню из электротехникума.

– Как? – взвизгнула Элиза. – Сколько ты отдал?

– А, всего лоскуток в шесть дюймов, – сказал он небрежно. – Парень здорово обгорел, так мы с ребятами сложились и дали каждый по кусочку своей шкуры.

– Боже милостивый! – сказала Элиза. – Ты останешься хромым на всю жизнь. Это чудо, что ты еще можешь ходить.

– Он всегда думает о других, этот мальчик! – с гордостью сказал Гант. – Он рад бы сердце вынуть.

Моряк приобрел лишний чемодан и наполнил его по дороге домой разнообразными напитками для отца: несколько бутылок шотландского и ржаного виски, две бутылки джина, одна бутылка рома и по бутылке портвейна и хереса.

Перед ужином все слегка опьянели.

– Дайте бедному ребенку выпить, – сказала Хелен. – Это ему не повредит.

– Что? Моему ма-аленькому? Сын, ты не станешь пить, правда? – шутливо сказала Элиза.

– Не станет! – сказала Хелен, тыча его в ребра. – Хохо-хо!

И она налила ему большую рюмку виски.

– Вот! – весело сказала она. – Это ему не повредит!

– Сын, – сказала Элиза серьезно, покачивая своей рюмкой. – Я не хочу, чтобы ты привыкал к этому.

Она все еще была верна заветам почтенного майора.

– Да! – сказал Гант. – Это тебя сразу погубит.

– Если ты привыкнешь к этой дряни, твое дело каюк, парень, – сказал Люк. – Поверь мне на слово.

Пока он подносил рюмку к губам, они не жалели предостережений. Огненная жидкость обожгла его юную глотку, он поперхнулся, из глаз брызнули слезы. Он и раньше пил – крошечные порции, которые сестра давала ему на Вудсонстрит. А один раз с Джимом Триветтом он вообразил, что совсем пьян.