Взгляни на дом свой, ангел

За Гантом ухаживала и кормила его Хелен. Она металась между домом Элизы и домом Хью Бартона в постоянном ритме бешеной энергии и апатии, гнева, истерики, усталости и равнодушия. У нее не было детей, и, по-видимому, ей предстояло остаться бездетной. Поэтому она надолго впадала в болезненную мрачность – во время таких периодов она одурманивалась частыми малыми дозами патентованных тонизирующих средств, лекарствами с высоким содержанием спирта, домашними винами и кукурузным виски. Ее большие глаза становились тусклыми и мутными, большой рот был постоянно истерически напряжен, она щипала себя за длинный подбородок и разражалась слезами. Она говорила беспокойно, раздраженно, непрерывно, растрачивая и оглушая себя по воле истерзанных нервов бесконечным потоком сплетен, бессвязной болтовней о соседях, болезнях, докторах, больницах, смертях.

Невозмутимое спокойствие Хью Бартона иногда доводило ее до исступления. По вечерам он сидел, не замечая ее разглагольствований, сосредоточенно пожевывая длинную сигару над своими схемами или выпуском «Систем» и «Америкен мэгезин»[225]

. Эта способность уходить в себя вызывала в ней бешенство. Она не знала, что именно ей было нужно, но молчание, которым он отвечал на ее злобное поношение жизни, приводило ее в ярость. Она кидалась к нему, всхлипывая от злобы, вырывала журнал у него из рук и вцеплялась в его редеющие волосы длинными сильными пальцами.

– Отвечай, когда с тобой разговаривают, – кричала она, истерически захлебываясь. – Я не намерена сидеть здесь вечер за вечером и смотреть, как ты читаешь. Только подумать! Только подумать! – Она разражалась слезами. – С таким же успехом я могла бы выйти замуж за портновский манекен.

– Я же готов с тобой разговаривать, – кисло возражал он, – но ведь что бы я ни говорил, это тебя только раздражает. Что ты хочешь, чтобы я сказал?

И действительно, казалось, что ей, когда она бывала в таком настроении, угодить вообще невозможно. Она сердилась и раздражалась, если с ней во всем послушно соглашались, но возражения или молчание раздражали ее не меньше. Ее выводили из себя простые замечания о погоде или старательно нейтральные мнения.

Иногда ночью она принималась истерически рыдать в подушку и яростно кричала своему супругу:

– Уходи от меня! Убирайся! Пошел вон! Я тебя ненавижу!

Он послушно вставал и спускался вниз, но прежде чем он успевал дойти до гостиной, она уже со страхом звала его обратно.

Она по очереди осыпала его то поцелуями, то ругательствами; материнскую нежность, которая душила ее, потому что у нее не было ребенка, она отдала грязной дворняжке, которая как-то вечером забрела к ним полумертвая от голода. Это был злобный маленький пес, белый с черным, свирепо скаливший зубы на всех, кроме хозяина и хозяйки. На отборном мясе и печенке он скоро разжирел и ходил вперевалку, спал он на бархатной подушке и ездил с ними в машине, рыча на прохожих. Хелен душила собачонку поцелуями и шлепками, сюсюкала с ней, как с младенцем, и ненавидела всех, кому не нравилась злобность дворняжки. Но большую часть своего времени, любви и бешеной энергии она отдавала отцу. Ее ожесточение против Элизы еще усилилось – мать вызывала в ней жгучее раздражение, часто переходившее в ненависть. Она могла поносить ее часами.

– По-моему, она сошла с ума. Как ты думаешь? Иногда я думаю, что нам следовало бы установить над ней опеку. Ты знаешь, что я покупаю для них чуть ли не всю еду? Знаешь? Если бы не я, он умер бы от голода у нее на глазах. Ты ведь знаешь, что так оно и было бы? Она стала такой скрягой, что не покупает еду даже для себя. Боже великий! – крикнула она в ярости. – Разве мое дело заботиться об этом! Ведь он ее муж, а не мой! По-твоему, это справедливо? Справедливо? – Она почти плакала от бешенства.

Она набрасывалась и на Элизу:

– Мама, ради бога! Неужели ты допустишь, чтобы бедный старик умер от отсутствия ухода? Неужели ты так никогда и не поймешь, что папа больной человек? Ему необходимо хорошее питание и присмотр.

А Элиза, смущенная и расстроенная, отвечала:

– Да что ты, детка! О чем это ты? Я сама отнесла ему глубокую тарелку овощного супа на завтрак – он съел все, не останавливаясь… «Пф! мистер Гант, – сказала я (просто чтобы подбодрить его). – Я не верю, что человек с таким аппетитом может быть болен. Вот что…» – сказала я…

– О, ради всего святого! – злобно кричала Хелен. – Папа больной человек. Неужели ты никогда не поймешь этого? Смерть Бена, казалось, должна была бы нас чему-то научить… – Ее голос срывался на исступленный визг.