Взгляни на дом свой, ангел

— Дайте я погляжу,— сказал он и слегка дотронулся до подвязки дрожащими пальцами.

— Да,— сказал он, запинаясь.— Вижу.

Ее округлое молодое тело тяжело привалилось к нему, теплое молодое лицо слепо тянулось к его лицу. Его мозг пьяно закружился, он неловко припал ртом к ее раскрытым губам. Она тяжело упала на подушки. Он запечатлевал сухие неловкие поцелуи на ее губах и глазах, выписывал кружочки на ее щеках и шее. Он дергал крючок у воротничка ее блузки, но его пальцы так дрожали, что крючок никак не расстегивался. Сомнамбулическим движением она подняла пухлые руки к горлу и расстегнула крючок.

Тогдa он поднял свое свекольно-красное лицо и трепетно прошептал, сам не зная, что говорит:

— Вы хорошая девушка, Луиза. Очень красивая.

Она медленно просунула розовые пальцы в его волосы, и притянула его лицо к своей груди, тихо застонала, когда и снова принялся ее целовать, и стиснула его волосы так, что ему стало больно. Он обнял ее и прижал к себе. Они пожирали друг друга юными влажными поцелуями — ненасытные, несчастные, старающиеся найтн единение в объятии, испить апофеоз желания в одном-единственном поцелуе.

Он лежал, растерзанный, распыленный, одурманенный страстью, не в силах собрать ее в фокус. Он слышал буйные безъязыкие вопли желания, и этот бесформен ный экстаз не находил выхода и освобождения. Но oн познал страх — не перед нарушением условностей, страх неосведомленности перед открытием. Он боялся своей мужественности. И пролепетал хрипло, бессмысленно, не слыша себя.

— Ты хочешь, чтобы я? Ты хочешь, чтобы я, Луиза?

Она потянула его лицо вниз, бормоча:

— Ты же мне не сделаешь плохого, Джин? Ты мне ничего плохого не сделаешь, душка? Если что-нибудь случится…— сказала она дремотно.

Он уцепился за эту соломинку.

— Я не хочу быть первым. Я не хочу, чтобы из-за меня ты… Я никогда не был и не буду первым у девушки,— лепетал он, смутно сознавая, что исповедует вслух благородную рыцарскую доктрину.— Слышишь, Луиза? — Он встряхнул ее, потому что она была, как одурманенная.— Ты должна сказать мне… Я этого не сделаю. Может быть, я негодяй, но этого я не сделаю никогда. Слышишь? — Его голос перешел в визг, лицо дергалось; он с трудом говорил.

— Ты слышишь? Я первый или нет? Ты должна ответить… когда-нибудь ты… раньше?

Она лениво поглядела на него. И улыбнулась.

— Нет,— сказала она.

— Я, может быть, негодяй, но этого я не сделаю.

Он забормотал что-то бессмысленное и нечленораздельное. Задыхаясь, заикаясь, он пытался вновь обрести дар речи. По его перекошенному лицу пробегали судороги.

Она внезапно поднялась и ласково обняла его теплыми руками. Нежно, успокаивающе она притянула его к своей груди. Она гладила его по голове и тихонько приговаривала:

— Конечно, нет, душка. Я знаю, ты ничего плохого не сделаешь. Но помолчи. Ничего не говори. Как ты разволновался. Ты весь дрожишь, душка. Какой ты нервный, душка. В этом все дело. Прямо комок нервов.

Он беззвучно плакал в ее объятиях.

Понемногу он успокаивался. Она улыбнулась и нежно поцеловала его.

– Одевайся,— сказала Луиза.— Нам пора идти, не то мы никуда не успеем. От смущения он сунул ноги в туфли миссис Боуден. Луиза расхохоталась и запустила пальцы ему в волосы.

В военном порту они не нашли ни Боуденов, ни Макса Айзекса. Молодой матрос взялся показать им корабль. Луиза поднялась по железной лестнице, резко покачивая бедрами и показывая лодыжки. Она нахально уставилась на фотографию хористки, вырезанную из «Полицейских ведомостей». Молодой матрос завел глаза с простодушной лихостью. Потом старательно подмигнул Юджину

Палуба «Орегона».

— А это для чего? — спросила Луиза, показывая на след адмирала Дьюи, обрисованный шляпками гвоздей.

— Он стоял здесь во время сражения,— объяснил матрос.

Луиза поставила свою маленькую ножку на отпечаток большой ноги. Матрос подмигнул Юджину. Стреляйте, когда будете готовы, Гридли.

— Она хорошая девушка,— сказал Юджин.

— Ага,— сказал Макс Айзеке.— Симпатичная.— Он неуклюже вывернул шею и скосил глаза.— А сколько ей лет?

— Восемнадцать,— сказал Юджин.

Мелвин Боуден с недоумением посмотрел на него.

— Ты обалдел! — воскликнул он.— Ей двадцать один.

— Нет,—сказал Юджин,— ей восемнадцать. Она са-не сказала.

— Хотя бы и сама! — сказал Мелвин Боуден.— Все равно ей не восемнадцать. Ей двадцать один. Уж я-то знаю. Мои родители знают ее пять лет. Ей было восемнадцать, когда она родила.

— А! — сказал Макс Айзекс.

— Да,—сказал Мелвин Боуден.—Один коммивояжер соблазнил ее. А потом сбежал.

А! — сказал Макс Айзекс. — И не женился на ней?

Он для нее ничего не сделал. Сбежал, и все,— сказал Мелвин Боуден.— Ребенка забрали ее родители.

Ого-го-го! — медленно сказал Макс Айзекс. Потом строго добавил: —Таких мужчин надо стрелять, как собак.

Верно! — сказал Мелвин Боуден.

Они бродили у «Батареи», у развалин Камелота.

— Хорошие старинные здания,— сказал Макс Айзекс.— В свое время это были отличные дома.

Он жадно глядел на кованые железные ворота, в нем проснулась его детская алчная тяга к железному лому.

— Это старинные особняки южной аристократии,— благоговейно сказал Юджин.