Взгляни на дом свой, ангел

В них проснулся старый горький стыд, они не осмелиливались взглянуть друг на друга. Но потрясла их и усмирила бездонная загадка боли и смятения, искромсавшая их жизнь.

— Никто не против тебя, Джин,— спокойно начал Люк. – Мы хотим помочь тебе, увидеть, что из тебя что-то вышло. Ты — наша последняя надежда, если ты пристрастишься к спиртному, как все мы, с тобой будет покончено.

Юджина охватило утомление. Его голос стал глухим и монотонным, и в том, что он сказал, была необоримая окончательность.

— А как ты собираешься помешать мне пристраститься к спиртному, Люк? —• сказал он.— Бросаясь на меня сзади и начиная меня душить? Больше ты никогда ничего не делал, чтобы узнать меня поближе.

— А? — иронически заметил Люк.— Ты считаешь, что мы тебя не понимаем?

— Да,— негромко сказал Юджин.— По-моему, не понимаете. Вы ничего обо мне не знаете. Я ничего не знаю ни о тебе, ни о ком из вас. Я прожил рядом с вами семнадцать лет, и я чужой вам. За все это время ты хоть раз разговаривал со мною как брат? Рассказал ли ты мне что-нибудь о себе? Ты когда-нибудь пробовал стать моим другом или хотя бы товарищем?

— Яне знаю, чего ты хочешь,— ответил Люк,— но мне казалось, что я делаю как лучше. Рассказать о себе — но что бы ты хотел знать?

Ну,— сказал медленно Юджин,— ты на шесть лет старше меня: ты уезжал учиться, ты работал в больших городах, а теперь ты служишь в военном флоте Соединенных Штатов. Почему ты всегда держишься, как господь всемогущий? — продолжал он с едкой горечью.— Я ведь знаю, как ведут себя моряки! Ты не лучше меня! Как насчет выпивки? А насчет женщин?

Так при матери не говорят,— строго сказал Люк.

Да, сын,— сказала Элиза обеспокоенно,— мне не нравятся такие разговоры.

Хорошо, я не буду говорить так,— сказал Юджин.— Но я заранее знал, что ты скажешь именно это. Мы не хотим, чтобы нам говорили то, что нам и так известно. Мы не хотим называть вещи своими именами, хотя и готовы называть друг друга оскорбительными кличками. Мы называем подлость благородством, а ненависть — честью. Чтобы превратить себя в героя, ты должен выставить меня подлецом. Ты и в этом не сознаешься, но это так. Ну, хорошо, Люк, мы не будем говорить ни о черных, ни о белых дамах, с которыми ты, быть может, знаком, раз это тебя смущает. Продолжай изображать из себя бога, а я буду внимать твоим наставлениям, как мальчик в воскресной школе. Но я предпочел бы просто перечесть десять заповедей, в которых это изложено короче и лучше.

— Сын,— сказала Элиза со старой своей тревогой и безнадежностью,— нам надо стараться ладить друг с другом.

— Нет,— сказал он.— Я один. Я пробыл тут у вас в ученичестве семнадцать лет, но оно приходит к концу. Я знаю теперь, что мне удастся спастить; я знаю, что невинен перед вами ни в каком преступлении, и больше я вас не боюсь.

Что ты, милый! — сказала Элиза.— Мы делали для тебя все, что могли. В каком преступлении мы тебя обвиняем?

В том, что я дышу вашим воздухом, ем вашу еду, сплю под вашей крышей; в том, что ваша кровь течет в моих жилах; в том, что я принимал ваши жертвы и одолжения и в том, что я неблагодарен.

Мы все должны быть благодарны за то, что имеем,— нравоучительно сказал Люк.— Много людей с радостью отдали бы правый глаз за те возможности, кото

рые тебе предоставляли.

Мне ничего не предоставляли! — страстно сказал Юджин, повышая охрипнувший голос.— Я больше не намерен смиренно сносить в этом доме все. Мои возможности я создал сам вопреки вам всем и вашему сопротивлению. Вы послали меня в университет, потому что у вас не оставалось другого выхода, когда весь город осудил бы вас, если бы вы этого не сделали. Вы послали меня после того, как Леонарды три года превозносили меня, и послали на год раньше, чем следовало бы, когда мне не ю еще шестнадцати — с коробкой бутербродов, одним сменным костюмом и наставлениями вести себя хорошо.

— Они, кроме этого, посылали тебе деньги,— сказал Люк.— Не забывай этого.

— Если бы я и позабыл, то вы, остальные, мне об этом напомнили бы,— ответил Юджин.— В этом-то все и дело, верно? Мое преступление в тот вечер заключалось не в том, что я напился, а в том, что я напился не на свои деньги. Если бы я плохо учился в университете на свои деньги, вы бы не посмели ничего мне сказать, но если я хорошо учусь на ваши деньги, вы не забываете напоминать о своей доброте и о моей недостойности.

— Да что ты, сын? — дипломатично сказала Элиза. — Никто и слова дурного не сказал о том, как ты учишься. Мы гордимся тобой.

— Напрасно,— сказал он угрюмо.— Я потратил зря немало времени и денег. Но я кое-что извлек из этого… во всяком случае, больше других — и работал за свое

жалование так, как вы этого заслуживали. Я дал вам за ваши деньги все, что положено, и мне не за что вас благодарить.

То есть как? То есть как?! — резко сказала Элиза.

Я сказал, что мне не за что вас благодарить, но я беру свои слова назад.

— Так-то лучше,— сказал Люк.