Взять свой камень

Мрачный лейтенант козырнул и направился отдавать необходимые распоряжения.

Садясь в машину, Рашке увидел, как солдаты вывели из дома хозяйку, потащили к стоявшей во дворе березе, закинули через ее сук со следами детских качелей кусок телефонного провода с петлей на конце. Один из солдат притащил из хаты колченогую табуретку, поставил под петлей, другой толкнул к ней Марфу.

Та неожиданно заартачилась, начала вырываться из рук, что-то выкрикивать, повернувшись лицом к машине, отъезжавшей от ворот.

– Стоп! – приказал Рашке водителю и вышел. Неужели страх смерти, нежелание конца, пусть даже и близкого для хозяйки по ее возрасту, но не такого, не от чужой руки, заставит ее развязать язык? Занятно…

– Сюда! – приказал он солдатам и подождал, пока они подтащат старуху.

– Я слушаю, – глядя ей в лицо, усмехнулся Рашке.

– Он здесь, – Марфа обреченно вздохнула.

– Кто? – подобрался эсэсовец. – Ну говорите, говорите!

– Военный, которого ищете, – старуха опустила голову.

– Где именно? – сделав солдатам знак отпустить женщину, продолжал выспрашивать Рашке.

– В тайнике сховался.

– Ведите нас.

Немец пошел следом за хозяйкой. Пройдя через двор, она повела его к задам дома. Проходя мимо поленницы, взяла топор. Один из солдат хотел отнять его, но Марфа обернулась к эсэсовцу:

– Скажи, пусть отдаст! Тайник открыть надоть, а вам не суметь.

– Не мешайте ей! – приказал унтерштурмфюрер, расстегивая кобуру. Сейчас он получит маленькое удовольствие, вытаскивая из норы забившегося туда русского чекиста-большевика.

Подведя их к задней стене избы, старуха остановилась, поглядела на небо, перекрестилась и показала Рашке на нижние бревна.

– Господь меня, грешную, простит. Гляди, тута!

Заинтересованный Рашке немного наклонился, вглядываясь в потемневшие от времени бревна, из которых был сложен дом. Где же тут тайник?

– На ж тебе, ирод!

Топор наискось вошел в череп эсэсовца. Он уже не услышал короткой автоматной очереди, оборвавшей жизнь хозяйки дома, не увидел, как она упала рядом с ним, обливаясь кровью…

– Жителей выгнать на улицу, дома сжечь! – приказал лейтенант, увидев тело Рашке.

Зачем теперь выполнять приказы уже мертвого эсэсмана и лишний раз рисковать? И кто может знать, отдавал убитый старухой унтерштурмфюрер приказ жечь деревню или нет?

Когда машины выезжали на большую дорогу, лейтенант обернулся поглядеть на зарево пожара, казавшееся бесцветным в ярком свете дня. Над крышами домов поднимался дым, но не из труб печей, а черный, густой – дым пожара, жадно уничтожавшего человеческое жилье. Пламя гудело, бросая неровные блики на лица сжавшихся в кучку стариков и подростков, которым теперь бедовать без крыши над головой.

С последней машины кто-то из солдат дал очередь из автомата по жителям деревни, пытавшимся вытащить свой скарб из огня. Люди закричали, бросились в разные стороны. Затрещали новые очереди.

Лейтенант отвернулся – его не интересовало, погиб кто-нибудь из славян или нет. Все равно эта раса обречена фюрером на полное исчезновение с лица земли.

– Вперед! – приказал он шоферу, думая, как оправдываться, объясняя гибель эсэсмана, упавшего под ударом топора русской старухи…

* * *

Тот, кого так усиленно искал Рашке, прятался в небольшом овражке, густо заросшем крапивой и лебедой. Положив перед собой две гранаты, он напряженно прислушивался к звукам, доносившимся со стороны деревни.

Два часа назад идущие по дороге машины с немцами заметил соседский мальчишка и что было духу помчался к бабке Марфе – предупредить. Наскоро оставив свое убежище в сарае, раненый, помогая себе самодельным костылем, заковылял к лесу, благо он начинался почти за огородами. Оглянувшись, увидел, как, поднимая клубы пыли, катили грузовики, а впереди, подпрыгивая на выбоинах, торопилась легковая машина.

Ничего хорошего ждать от такого визита в маленькую деревушку не стоило, поэтому он захромал быстрее, стремясь добраться до овражка – там, как в окопе. Если придут за его жизнью, он успеет взять за нее пристойную цену, показав тевтонам, как умеют умирать в бою офицеры Красной Армии.

К овражку его водила бабка Марфа, словно заранее знала, как все обернется. Что ж, ее предосторожность оказалась нелишней. Суждено ли ему вернуться к ней в сарай, чтобы отлежаться там, набраться сил, или он останется здесь, приняв последний, неравный бой?

Он не мог видеть, что происходит в деревушке, скрытой зарослями, и только по звукам догадывался, как обстоят дела. Вот ближе заревели моторы, донеслись приглушенные расстоянием лающие немецкие команды, захлопали калитки и заскрипели створки распахиваемых ворот, закудахтали спугнутые на насестах куры, стукнул одиночный выстрел, оборвавший злой собачий лай…

Взяв в руки пистолет, он оттянул затвор, загоняя патрон в ствол, сорвал стебли травы, мешавшие видеть, кто приближается к овражку, прикинул, когда надо открыть огонь, чтобы успеть убить хотя бы двух-трех немцев, прежде чем они залягут и начнут переползать, окружая его. Тогда в ход пойдут гранаты. Себе пулю оставлять не стоило – для него сгодится и немецкая, а вот его пули обязательно должны найти врага.