Взять свой камень

Взрыва гранаты Алексей Кулик не услышал — только жарко ударило тугой волной воздуха, заломило в ушах и больно секануло по ноге. Пулемет дернулся и замолк. Быстро устранив задержку, Алексей снова открыл огонь, стараясь не думать о том, что немцам все же удалось подобраться к нему и теперь остается совсем мало времени для окончательных расчетов. Сначала он хотел достать наган и попробовать расстрелять просочившихся к башне солдат сверху, когда они сунутся в пролом, но потом отбросил эту мысль — важнее не дать им перекрыть станцию, не дать тушить пожар и ловить на путях капитана и Макара.

Алексей видел, как ловко выхватил девочку из рук Гната внезапно появившийся около тормозной площадки капитан, и мысленно поблагодарил его. И попросил прощения за все — у него, у Макара, у ребят, у Настенки, которая теперь полная сирота, потому как участковому Кулику суждено навсегда остаться здесь.

Вовремя успел капитан — еще немного, и Алексей нажал бы на гашетку. Прикрывая убегавшего командира, участковый дал несколько очередей по станции и вдоль состава, по кинувшимся вслед за капитаном немцам. Он видел, как упал Гнат, и надеялся, что это именно его пуля нашла предателя.

По ноге текло горячее и липкое, в сапоге захлюпало, а голова начала легко кружиться.

«Ранен», — понял Кулик, но не испугался, а подумал об этом как-то отстраненно, словно не о себе, а о другом, не знакомом ему человеке. С которым ему никогда не увидеться, не поговорить, не обсудить дела, не выпить по стаканчику…

Автоматная очередь прошила тело участкового наискось, заставив выпустить из рук пулемет. Страшная сила словно выгнула и вывернула Алексея, на миг показав черное небо с белым кругом нестерпимо слепящего глаза солнца, странно приблизившегося к нему и затопившего все своим жарким светом.

Склонившись набок, он, уже мертвый, соскользнул с балки вниз и, перевернувшись, упал грудью на остатки искореженных моторов водокачки, широко раскинув в стороны руки, как будто хотел закрыть ими груду металла, тоже уже мертвого.

Подойдя к упавшему, Шель увидел худого человека в милицейской форме, густо покрытого пятнами крови. Бросились в глаза стоптанные каблуки поношенных сапог и спутанные тонкие светлые волосы убитого.

— Заберите оружие и документы, — отвернувшись, приказал солдатам штурмбаннфюрер и, больше не оглядываясь, пошел к пролому.

Надо поднимать цепь, залегшую на путях, и вести ее к станции…

* * *

Узнав, что командир доверил ему и Сашке Туру пойти в засаду у выходного семафора, Крылов заволновался — еще бы, впереди большой, настоящий бой, второй в его жизни. Он почти не слышал Волкова, втолковывающего ему, как надо беречь себя. Знает он, все знает — да, он радист, да, на нем связь с центром, он будет предельно осторожен и прекрасно понимает, что послать больше просто некого. Он все сделает так, как прикажет капитан Хопров.

Рацию Костя спрятал. Проверил автомат, набил запасные диски и, дождавшись, пока соберется Сашка, вместе с ним отправился к станции.

Сначала они шли лесом, спотыкаясь в темноте о корни и камни, потом ползли через широкое поле, раздвигая руками влажные стебли травы, вжимаясь в землю при малейшем шуме, доносившемся со стороны путей, где мелькали огни факелов.

Часового, стоявшего у стрелки, первым заметил Тур. Увидев силуэт немца, четко вырисовывавшийся на фоне звездного неба, он толкнул Костю, призывая остановиться. Тот подполз ближе, чтобы пошептаться, как поступить. Снимать часового нельзя — когда придут проверять посты, поднимется шум, фашисты встревожатся, начнут проверять все подряд и обнаружат их. Приняли решение обойти пост.

Вскоре нашли канаву — неглубокую, полную густой непросохшей грязи. Зато она вела прямо к путям и, видимо, служила для стока воды после дождя. Лезть в грязь не хотелось, но другого выхода не было. Они соскользнули в холодную липкую жижу и, приподняв оружие, поползли вперед, стараясь не чавкать грязью, жирно вылезавшей из-под локтей и коленей.

Канава казалась бесконечной, и когда наконец добрались до насыпи, Костя боялся поверить, что сейчас они ощутят под собой твердую почву — после затхлой канавы ползти по холодной мокрой земле или острым камням казалось ему наслаждением, райским блаженством.

Несколько минут пролежали под откосом железнодорожного полотна, прислушиваясь к звукам ночи. Неприятно липла к телу пропитавшаяся грязью одежда, перекликались занятые своими делами немцы, низко над головой висели звезды, равнодушно взирая на двух усталых парней с оружием, вынужденных таиться на собственной земле.

Справа темнел выходной семафор — погнутый, открывающий путь застрявшим на станции поездам поднятой вверх рукой. Слева черной громадиной застыл разбитый паровоз с развороченным снарядом котлом, похожий на умершее доисторическое животное, невесть как оказавшееся здесь, среди людей.

За семафором высились штабеля шпал — именно там Сашке и Косте предстояло спрятаться в ожидании сигнала капитана. Толстые, пропитанные креозотом куски дерева должны стать укрытием и защитой для разведчиков, закрыть их от чужих глаз и вражеских пуль.