Взлёт над пропастью. 1890-1917 годы.

«Новонаправленцы», раскрывая механизмы организации сверху целых отраслей индустрии и банковской системы, подрывали точку зрения о всесилии российского бизнеса и о подчинении ему правительственной политики. Они демонстрировали, что тяжёлая промышленность, железные дороги, банковская система и т. д. развивались через государственно-капиталистические, а не рыночные методы. Поэтому крупную индустрию нельзя считать порождением подлинного капиталистического развития; российский бизнес, в отличие от западного предпринимательского класса, не мог играть той прогрессивной роли, которую ему приписывали. Эти утверждения отчасти напоминают известную доктрину Троцкого[239], согласно которой промышленность в России насаждалась сверху[240]

. Но троцкисты не ограничивались этим утверждением: подлинным творцом российского капитализма они считали иностранные финансы, тогда как «новонаправленцы» это категорически отрицали. И если вопрос о том, кто обеспечивал прогресс, у троцкистов разрешался вполне определённо, то у «новонаправленцев» он повисал в воздухе. Они не видели в роли модернизатора ни отечественных буржуа, ни иностранных воротил, ни тем более царскую бюрократию, которая считалась носителем крепостнического духа и даже препятствием для экономического роста. Разорвать этот замкнутый круг — кто насаждает капитализм, тот одновременно и тормозит его развитие — могла лишь Октябрьская революция. Таким образом, закономерность эпохального события выводилась не из развитости, а, наоборот, из отсталости российской экономики. Очевидно, что «новонаправленческая» мысль стала жертвой идеологической запрограммированности, свойственной советской науке в целом. И хотя они обосновывали свои исторические взгляды, пересматривая исходные факты[241], эффект это могло дать лишь в случае принципиального отказа от устоявшихся догм, с одной стороны, и обретения новых ориентиров — с другой.

Сегодня к утверждению новых подходов нас побуждает опыт постсоветских десятилетий и все прелести частнособственнического «прогресса». Поэтому следует вооружиться тезисом, который в начале XX столетия сформулировал В. К. Плеве, тогда — министр внутренних дел России: «У царского правительства, что ни говори, есть опытность, традиции, привычка управлять. Заметьте, что все наши самые полезные, самые либеральные реформы сделаны исключительно правительственной властью, по её почину, обычно даже при несочувствии общества…»

[242] Конечно, у большинства сегодняшних историков, воспитанных на советских или либеральных клише, имя Плеве ассоциируется с махровой реакцией. Тем не менее его высказывание в сжатой форме описывает путь, по которому в своё время не пошло «новое направление» и который всё ещё остаётся непройденным. Нельзя сказать, что отечественные учёные абсолютно игнорировали дореволюционную бюрократию; мы располагаем серьёзными работами советского времени на эту тему, не утратившими значения и сейчас[243]

. Хотя пробивались эти работы с трудностями, как, например, фундаментальная монография Л.Г. Захаровой о подготовке реформы по отмене крепостного права (1983). Автор сумела показать, что движущей силой грандиозного проекта выступила верховная власть и либеральная бюрократия. Эта новация сразу вызвала острые критические выпады: самодержавие не может быть инициатором каких-либо реформ, а имя Ленина следует упоминать никак не реже императора[244]. После крушения СССР надобность в подобных ритуалах отпала, и тема созидательных потенций бюрократической элиты Российской империи стала привлекать больше внимания. Её роль в демонтаже крепостничества и проведении земской, судебной, военной реформ 1860-х — середины 1870-х годов уже не ставилась под сомнение[245]

. Получили новое освещение и попытки конституционных преобразований, инициированных в верхах либерально настроенными кругами; осуществление этих замыслов прервала трагическая гибель Александра II[246]. В этом смысле появившиеся труды сближали отечественную историографию с западной, которая всегда чутко реагировала на либеральные веяния, а потому более трезво относилась к практике российского реформаторства сверху[247].