– Это правильно: поплакать тебе сейчас полезно! Поплачь!
Девушка сердито сбросила ее руку с плеча.
– Я не ребенок! И не надо меня жалеть! Я все знаю о мире – он разочаровывает. В мире слишком мало любви, слишком редко бывает взаимопонимание! В книгах одно, а в жизни совсем другое. Зачем нужен такой мир? Пусть он исчезнет, пусть его сметет ветром! Пусть все будет настоящим – жестоким, как на самом деле, а не красивым, как врут в книгах. – И она что-то забормотала.
Стихи! – не сразу догадалась, Елена Семеновна. Стихи были про ветер:
Во время чтения жалкое бледное личико Кристины утратило синеву. Оно не то чтобы порозовело, однако перестало быть синим. Стихи девушка читала с воодушевлением.
«Это хорошо. Оклемается девка!» – подумала Елена Семеновна. А вслух сказала:
– Ну вот видишь, какие ты хорошие стихи пишешь! Ты умная, талантливая, все у тебя будет хорошо. Слушай, а как это получилось, что ты прыгнула сразу на глубину, далеко от берега?
– Я с дерева прыгнула, – пояснила девушка. – Вот с той ветки, – она показала вдаль, – если прыгнуть, далеко можно попасть.
– Ну, молодец, – протянула Елена Семеновна. – Видишь, и рассчитала ты верно… Все у тебя получится! А прыгать больше не надо! Потому что все будет хорошо.
Девушка посмотрела на нее очень серьезно.
– Что же хорошего может быть, если Саша погиб?
Вот оно! Шварц внутренне напряглась, однако ответила спокойно:
– Все будет хорошо, тем более что Сашиного убийцу мы найдем.
Кристина недоверчиво усмехнулась.
– Степаныч, что ли, найдет? Степаныч добрый, хороший человек, но найдет он вряд ли. Или этот, из Смоленска что приезжал, мордатый? Сильно сомневаюсь! Ничего они не найдут!
– Мы тоже будем искать! – Леля постаралась, чтобы ее голос звучал твердо и без излишнего в этой ситуации комсомольского энтузиазма, но Кристина все равно улыбалась скептически. И Леля сменила тему: – Костя говорил, что ты смотрителем в Теремке устроилась?
– Да. Пока еще не работаю. Через две недели начну. Там одна девушка в декрет уходит, я на ее место. Пока смотрителем, но Татьяна Викторовна обещает, что есть перспектива для меня, когда подучусь, экскурсии водить.
– О, для этого много знать надо! – засомневалась Шварц.
– Я буду учиться. Не знаю, получится ли с искусствоведческим факультетом, сейчас я просто сама историю Талашкина изучаю. Может, позже, когда буду работать, и поступлю. В Теремке интересно! Там есть даже резные деревянные рамочки, которые Сашин прадед изготавливал! И балалайка, которую он расписал по рисунку Малютина!
– Деревянные рамочки вырезал? Но ведь Александр Тиунов был художником?
– Конечно, художником! Но вначале он был резчиком по дереву. Здесь, в Талашкине и обучался, и работал потом. У него очень хорошо получалось, но он мечтал стать художником. И поэтому ушел из Талашкина тайком в Москву – чтобы учиться живописи. Никому не сказал. Как Ломоносов. Это он сам так детям и внукам рассказывал. А Татьяна Викторовна говорит, что трагедия заключалась в том, что княгиня собиралась его в Париж послать учиться живописи. А он этого не знал, поэтому ушел тайком от нее, не сказал княгине! Он действительно поступил в Москве во Вхутемас – только позже, после революции. Но Саша говорил, что требования соцреализма извратили его талант. Что он мог бы много большего достичь, вровень с Врубелем, например, стать, если бы не подделывался всю жизнь под официальные требования. Сашин отец – тоже реставратор, очень известный, мать – художник, книги иллюстрировала. Он с детства рос в атмосфере творчества, поэтому и необыкновенный такой… был! – Она закрыла лицо руками. Кажется, опять заплакала.
Глава 18
Пожар