Взломщик устриц

Люсьен не слушает, он скручивает одной рукой цигарку. В огоньке щелкнувшей зажигалки видно, какое у него худое лицо. Я не рассказываю о моих спагетти и курице. Я думал, ты будешь мной гордиться. Но нет. Ты, верно, думаешь, что я все каникулы готовил у тебя за спиной. Лучше бы я сделал что-нибудь действительно плохое.

5

Люсьен с отцом привезли из Алжира одно словечко — мектуб, судьба. Теперь у них всё судьба — результаты футбольных матчей, рак груди у соседки, победа на президентских выборах Валери Жискар д’Эстена[51]. Но Люсьену не по душе мектуб угольной печи, которую будут менять. Он еще раз говорит об этом отцу, забираясь на свой драндулет. Люсьен налегал на настойку горечавки, которая бьет по мозгам покруче водки. Он сворачивает еще одну сигарету, чтобы покурить по дороге. Еле на ногах держится. Перед уходом он еще раз сходил на кухню погладить свою печь. Если бы эта старушка могла говорить, то рассказала бы про бесконечные закуски, стейки с луком-шалотом, лягушачьи лапки… Про обожженные руки этих двух мужчин, про то, как в ее нутре трепетало пламя, нагревая кастрюлю с холодной водой. Она бы описала, как снимают пену с бульона, как головокружительно пахнет запеченным в красном вине сыром, как золотится петушиный гребешок в духовке. Люсьену все это известно. Ему уже не хватает его печки.

Печь демонтировали к полудню. Рабочие говорят, что «такого чугуна уже давно не производят». Когда нашу печь устанавливали, эти парни только-только появились на свет. Отец с Габи начали отмывать кухонные стены, чтобы потом их покрасить. Люсьен не показывался.

— Бензин закончился, — пошутил его брат.

Все знают, что Люсьен не хочет видеть, как увезут его печь.

Я начал делать шашлыки на заднем дворе. Пока пилил виноградную лозу, даже вспотел. Ты мне объясняешь, что лучше лозы для гриля не придумаешь.

— Остальное ты все умеешь, надо полагать, раз стал за лето поваром, — говоришь ты и возвращаешься к работе.

Ты улыбаешься. Вчерашняя злость улетучилась. Я вне себя от счастья. Я крупно нарезал свинину. Я так яростно кручу сушку-карусель для зелени, что капли воды орошают стены. Крошу зеленый лук. Стол накрыт. Пока все идет хорошо. Ты, Габи и рабочие устраиваетесь на аперитив. Ты сидишь во главе стола, смотришь, как я готовлю, похрустываешь орешками, потягиваешь понтарлье[52], но в процесс не вмешиваешься.

Я раскладываю куски свинины на решетке. Переворачиваю слипшийся картофель. Слышу, как шипит стекающий с мяса жир, падающий на угли, но когда я оборачиваюсь, то вижу, что мясо подгорает. Я перекладываю его подальше от углей. Снова переворачиваю картофель, некоторые картофелины с одного бока обуглились, а с другого остаются сырыми. Я ищу тебя глазами, но ты сразу же заводишь разговор с сидящим рядом человеком. Я сдабриваю зеленые листья салата уксусной заправкой и ставлю салатницу на стол, надеясь выиграть еще немного времени, пока все закусывают. Но ты специально спрашиваешь у рабочих, хотят ли они салат до или вместе с мясом. Они основательно проголодались и требуют свинины, да побольше. Это полный провал! Ты это прекрасно понимаешь, но и пальцем не шевельнешь, чтобы мне помочь. Куски свинины пригорели, а внутри не прожарились, картошка слиплась или осталась сырой. Рабочие хвалят, но это они из вежливости. Ты ковыряешься в тарелке ножом и иронично улыбаешься:

— Ладно, сгоняй за сыром, доедим салат.

Я мчусь на кухню, ты идешь за мной. Мне ужасно стыдно. Ты обнимаешь меня за плечи:

— Знаешь, кухня дело такое: иногда все идет отлично, а иногда — так себе, если не с той ноги встал. Я видел, как ты старался. На ошибках учатся. Главное, не забрасывать.

Рабочий приваривает трубы, чтобы подвести газ к новой плите. Люсьен наконец-то появился. Он наблюдает за происходящим, и его лицо еще бледнее, чем обычно. Рабочий одолжил мне защитные очки, чтобы я мог смотреть, как он работает. Он включает паяльник — тот искрится — и подносит пламя к трубе. Когда он приваривает металлическую трубу, на меди танцуют голубые огоньки. Он называет это «припоем». Есть такие слова, приятные слуху, например «пропылить» мясо, когда его чуть посыпают мукой, «пассеровать» ракообразных, когда их быстро обжариваешь на очень горячей сковороде, тогда они становятся яркими, оранжево-красными, «взбивать» соус лопаткой, чтобы не образовалась жирная пленка. Обожаю, когда ты называешь кухонные комбайны «чучундрами» и требуешь «принести то, не знаю что», если что-нибудь ищешь. Когда мы все вместе готовим, ты нам часто повторяешь: «Не передержали?» В твоем словаре «передержать» означает много чего — что-то прилипло ко дну кастрюли, что-то подгорело на сковороде, или слишком сильный огонь, или комки в блинном тесте… «Передержать» — это самое ценное слово, которое ты мне подарил.

Мы вчетвером — ты, Люсьен, Габи и я — рассматриваем новую плиту.

Ты пафосно произносишь:

— Надо ее обкатать.

Габи прыскает:

— Плита — она как женщина или ружье. Невинна до первого раза.