Взрыв

У маленького школьника Ивана Петракова было много радостных минут, когда прибегал из города. Он носился по двору и с ощущением желанной встречи смотрел в сторону улицы, на темно-зеленый лес, что за рекой отгородил от неба заливной луг. Ему не терпелось сбегать в этот лес, узнать, что выросло на выгоревшей поляне, где однажды с ребятами едва не устроили пожар. По пути поглядеть бы на Конный ерик, где руками вытаскивал с ребятишками своей улицы темную нитчатую тину и выбирал из нее живых, играющих хвостами карасей. Побежал бы... Да вдруг бабушка решится сажать картошку, а его и след простыл. Все взрослые в поле, он выбрался из города под предлогом помочь бабушке, поэтому никак нельзя было ему в лес.

В городе он часто вспоминал деревенское житье. Он знал, что есть где-то дорожка от ступенек бабушкиного дома посередине огорода к тихой речной воде и уже проклюнувшаяся под окнами, но еще не осмелевшая из-за малого тепла травушка-муравушка.

Бывало, важные маслянисто-черные грачи вместе с рябенькими, прошлогоднего выводка, скворцами лезли на огороде чуть ли не под лемех плуга, отваливавшего илистые гребешки, наперебой выхватывая земляных червей. Иван любил водить сухопарую, с черным ремнем вдоль спины лошадь, чтобы шла точно по краю борозды. Обычно около него перебегали с кочки на кочку оживленные скворцы. Они выжидающе и недоуменно смотрели на него, если останавливался, чтобы поправить упряжь.

Однажды отец, поглядев прямо в глаза, спросил:

— Сумеешь? — и кивнул в сторону лошади.

Помнит, как перехватило дыхание. Сколько раз просился проехать верхом без надзора взрослых — и всегда впустую. А тут предстояло самостоятельно отогнать лошадь в колхозную конюшню.

Он гладил на спине лошади черный, из густого колючего волоса, ремень и боялся сделать ей больно неумело взбираясь на спину.

— Гляди, осторожно. Без седла ведь... — напутствовал отец.

Зашевелились живые бока, заходили тугие мышцы. Иван растерялся: лошадь выдвигалась из-под него. Он прижал острые детские коленки к теплым покатым бокам, и стало устойчивей. Не натягивал вожжи, не управлял. Он удивленно и радостно смотрел, как, дергаясь с каждым лошадиным шагом, оставались позади соседские избы...

Многое осталось позади. Отец не вернулся с войны. Теперь и он, Иван Андреевич, вырвется ли из военного капкана?

Роберт молча смотрел на Ивана Андреевича. Давно никто не беседовал с ним, как равный с равным. Он был готов слушать всю ночь; простые, понятные слова казались исповедью, заставляли верить этому незнакомому человеку. Профессор говорил о своем детстве... Почему же не верить чистым, безоблачным дням детства этого человека?

— Что вы намерены делать со мной? — привстал на локте Роберт.

«Круто поворачивается дело, — отвернулся от него Иван Андреевич. — Не рано ли говорить всю правду?..» Он не мог смотреть человеку в глаза и увиливать от прямого ответа. Даже если бы захотел, все равно не получилось бы.

— Ничего... Что же я смогу?.. Ничего... — путаной скороговоркой пробормотал он.

В комнате напряглась тишина. Мрачную подозрительность множила каждая минута промедления. У Ивана Андреевича заныло сердце — этак нетрудно упустить все доброе, хорошее, что наметилось в разговоре.

— Нормального человека намерен сделать, вот что! — в сердцах выговорил Иван Андреевич, глянув в глаза Роберта. — Иначе с вами по-иному займутся. Подопытный... Никуда вас не выпустят, наблюдать будут. А я хочу бежать. И вам советую... Вместе со мной. Но для этого силы нужны, потренировать надо себя. Подумайте над моими словами. Если согласитесь, то нельзя терять времени, надо готовиться...

«Вот и вся правда! — враз опустошился Иван Андреевич. Он опять сел рядом с Робертом. — Теперь все... Пусть сам решает».

— Выбирайте, — вздохнул Иван Андреевич. — Может быть, останетесь под куполом... Вы ведь тоже здесь делали войну. Вольно или невольно принимали участие.

— Не знал я... Научный Центр... Об этом и говорили нам. Догадывались, конечно, больно засекречено... Да ведь и большие деньги не забывались. Чего же выбирать... Пропаду здесь, погубят. Денег жаль, много причитается. — Роберт пристально посмотрел на профессора: — Неужели не заплатят?

— Этого я не знаю. Мне здесь не жить — вот это уж точно. А вы... глядите. Я все сказал.

— Все ясно, профессор. Пропаду я. Помогите... Давайте вместе отсюда...

В эту ночь они не сомкнули глаз.

Всю ночь Жак слышал дудуканье голосов в комнате солдата. «Далеко шагнул профессор!» — завистливо вертелось в голове. Не важно, о чем они говорят, главное, что солдат подал голос, значит, нормальный человек опять. Иначе бы с кем толковать профессору?

Утром Жак прильнул к окну своей квартиры. Пойдет ли Петраков докладывать Гровсу? Может быть, он по телефону? О серьезнейшем деле — по телефону?! Наверняка Гровс вызвал бы к себе по такому важному случаю.

На улице было пасмурно. Далеко за куполом медленно тащились рваные облака. Быть дождю.