Взрыв

— Извините... Как расценить ваши слова? По существу дела вы не ответили. А я ведь по-законному...

— Вон!

— Но вы же ничего еще... Знаю! Все знаю! — Жак снова сорвался на крик. — Если будет успех с солдатом, то вы сами себя объявите руководителем. Если провал, то тогда меня за воротник. Себе загребете все, если дело будет выигрышным...

Гровс придвинул утиный нос микрофона, потрогал пальцем черную кнопку:

— Хаббарт! Ко мне быстро. Выпроводи отсюда господина Сенье. Установи за ним слежку. Днем и ночью!

Жак повернулся, засунул руки в карманы пиджака. Что делается?! Хотелось кричать на весь мир. Но кто услышит? Нужна сила. А слова, какими бы справедливыми, громкими ни были, это так... Для обмана или для утешения, но не для дела.

Прибежал запыхавшийся Хаббарт. Жака в кабинете уже не было.

— То Уоткинс, то Жак! — ругался разгневанный Гровс. — За горло берут, законное требуют...

У Хаббарта удовлетворенно блеснули глаза.

— Странные люди эти «индейцы», — засмеялся он.

Поднял голову Гровс, отсутствующим взглядом посмотрел на Хаббарта. «Нужны ли они, эти странные?.. — раздумывал он. — У Петракова дела идут, зачем же держать «индейцев»?»

Неожиданно и тревожно зазвонил телефон.

— Вот еще! — недовольно пробормотал Гровс. — А‑а, это вы, господин Петраков... Что?! Да вы что!.. Слышишь, Хаббарт, он говорит... Уоткинс умер...

В замешательстве они молча смотрели друг на друга. Потом бросились к Петракову.

...Анализы показали — отравление. Доза препарата, принятая Уоткинсом, оказалась завышенной. По ошибке, а может быть, из желания ускорить действие препарата? Теперь уже не узнать. Был бы моложе, глядишь, выдержал бы... К тому же организм не подготовлен; нешуточное дело, специальный режим следовало бы вначале соблюдать, а потом уж... Спешил Уоткинс...

Посмотрев в журнал, Гровс покачал головой:

— Вон чего захотел!.. Все-таки это психическое отклонение...

Хаббарт потребовал, чтобы Петраков удалился. Но тот жестко отрезал:

— Солдата одного не оставлю! Здесь будут посторонние лица, доверять нельзя. Я должен быть рядом...

— Ладно, пусть уносят, — махнул рукой Гровс, и Хаббарт отстал.

За Уоткинсом пришло несколько человек. Это были молодые, крепкие мужчины. Среди них встретилось знакомое Ивану Андреевичу лицо. «В самолете, вместе...» Та же грузная, широкоплечая фигура. Сейчас он был в рубашке с короткими рукавами, с пальмами и обезьянами на груди и на спине. Остальные мужчины были в светло-серых костюмах и белых рубашках. Все это уже видел Петраков. Не одни же научные сотрудники здесь, кому-то поручена и черная работа. Под куполом на глаза не попадались, организовано так.

Уоткинса накрыли белым полотном. Виднелась только голая худая ступня на зеленом брезенте складных солдатских носилок. Она покачивалась, словно замерзла и искала одеяло.

Последним уходил мужчина с пальмами и обезьянами на рубашке. Он скомкал костюм Уоткинса, но забыл галстук-бабочку. Вернувшись за галстуком, он сунул его в карман брюк.

Иван Андреевич на улице проследил за удалявшейся строевым шагом по каменной улице процессией. Она шла к воротам. Гровса и Хаббарта уже не было видно.

4

Вечером Иван Андреевич сделал солдату последнюю внутримышечную инъекцию. К утру вздутие на его руке еще не рассосалось, но синеватые края желвака стали мягкими, расплывчатыми. Тогда Иван Андреевич прибавил тепла в комнате.

Во второй половине дня солдат открыл глаза. Он бессмысленно смотрел в потолок, словно моргающая кукла в просторной коляске.

— Как чувствуете себя? — наклонился Иван Андреевич над солдатом.

В ответ — прежний бессмысленный взгляд и долгий глубокий вздох. Все-таки реагирует.

К вечеру солдат медленно, с опасливой неуверенностью, как ребенок при первом самостоятельном шаге, дергаясь, повернул голову к Ивану Андреевичу.

— Я — ваш врач, — улыбнулся Иван Андреевич, призывая к ответной доброжелательности.

Солдат закашлялся. Вместе с клокотанием в горле послышался слабый голос:

— Кто вы-ы?

— Ваш врач! — радостно встрепенулся Иван Андреевич. — Ну‑с, как мы чувствуем себя?

Солдат закрыл глаза. Он понимал все. Зачем эта по-больничному дежурная снисходительность? В его мрачной задумчивости, в нежелании разговаривать виделась Ивану Андреевичу безысходность.

— Есть хотите? Может быть, кофе, чаю?

— Вы не хитрите, — зашептал наконец солдат. Голос был громче, с угрожающими нотками. — Где мой пистолет?

«Дело налаживается», — по-дружески коснулся ладонью Иван Андреевич голого плеча солдата.

— Какой пистолет?.. Зачем он? Рядом с вами ничего не было.

— У меня был пистолет! Я за него расписывался. Судить будут из-за него.

— Никакого пистолета... — уже терялся в догадках Иван Андреевич. Может быть, солдат еще не полностью пришел в сознание? Или он еще не отключился от пребывания в воинской части?

— Как это — никакого?! — злился солдат. Он сдернул с себя простыню, попытался встать. Но сил было мало, от напряжения он быстро вспотел и мягко повалился на подушку. — Что случилось? — уже с мольбой о помощи смотрел он на Ивана Андреевича.