Wild Cat (СИ)

— А я-то стихи приготовил по такому торжественному случаю, — я нервно выдохнул, не особо вникая в слова, которые плету.

— Что тебя надоумило забраться в шкаф, Стю?

— Объясню — не поверишь.

— Я постараюсь, — он коснулся губами моего ушибленного уха. Боль приуменьшилась.

— Напился я. И в шкаф попал нечаянно. Закатился, как мячик для гольфа в лунку.

— А командира зачем задержать пытался? Я оторвал его от дежурства проблемой, которая к завтрашнему дню превратится в анекдот, если кто-то пронюхает. Ведь меня отслеживают. Тогда ты станешь национальным героем и посмешищем. Пропавший стажер, уснувший в шкафу. Он пьян, а его все ищут. Мне не простят такую оплошность.

— Ты меня прости, — я сделал особое ударение на первом слове. — На остальное — как-то срать. Командир тебя не накажет за мою глупость. И он вовсе не казался раздраженным.

— Командир D. не бывает в раздражении. Впрочем, ты об этом сам узнаешь. Зачем пил?

— Фиговый из меня боец, Бэл. Испугался твоих россказней и искал поддержки на дне стакана. Нагрубил тебе. И вообще… разве ты не хочешь отправить меня восвояси?

Он тихо рассмеялся. Приложил прохладные пальцы к моей шее, нащупал учащенный пульс, спустился пониже и левее, надавил… Я рывком развернулся к нему, глаза оквадратились. Он нашел мою болевую точку. А теперь взял за подбородок, заставляя смотреть не на него, а куда-то вверх.

— Никогда не забывай, что связывает меня с тобой. Не постель, не работа и не теплые чувства, а смерть, принятая во сне. Насильственное родство, будто кто-то пустил мне кровь, а когда я упал на последнем издыхании — влил в глотку твою. Она не подходит мне ни по резусу, ни по группе, но я проглотил ее и выжил. Она вошла в мою кровь, не смешиваясь, вместе они дальше текут по моим венам. Разницу я не почувствовал, потому что она не внутри, а снаружи — мы стали похожими. Не братья, сыновья разных кланов… Две сущности, искусственно сродненные для одной цели — убивать. Что за операцию на крови я пережил, спросишь ты. Да никакую. Только сны. Теперь скажи, как пара глупых разногласий влияет на мое желание быть с тобой после перенесенной пытки?

Я призвал на свою голову горсть пепла (или хотя бы тухлые помидоры) и склонился на его плечо. Поумнею ли я когда-нибудь? Надеюсь, хоть наивность растеряю.

— Стюарт, я хочу продолжить с прерванного места. Я влезаю в твои кошмары, а ты отбрасываешь меня в кусты. Это нормально, я не виню тебя. Мне тоже было страшно. Но мои сны в прошлом, значит, я охочусь за твоими. И моя настойчивость продиктована не любопытством. Чем — ты уже услышал.

— Давай приберем раскиданные вещи. Съедим по сырному сэндвичу и ляжем спать. Можно? — я просительно потерся бедром о его бедро. — А ночью, если я проснусь с криком — спроси меня еще раз. Я все перескажу. Я обещаю.

*

Кухня после бойни. Только холодильник сиял нетронутой белизной. Киллер стоял, целуя Бальтазара, не грубо, но и не нежно врываясь в рот и обволакивая его, словно желал сожрать. Вымазывал его кожу в темно-красной слюне… или это было что-то другое. Слизь с кровью, сок из чьих-то потрохов или все это, вместе взятое, не могу знать. Оно стекало по подбородку Бэла и капало вниз, образуя пятно, отталкивающее как на вид, так и на запах.

Лицо убийцы скрыто, кто бы сомневался, эта часть декораций неизменна. Его закрывает мне сам Бэл, выставленный как щит. Но в кадр попали фрагменты губ, наполненных подчеркнутой чувственностью и развратом, высокомерных, будто выплевывающих: «Ешь, смертный, давись мной в спешке, когда еще выпадет шанс попробовать это». Попадались фрагменты выбеленной мукой кожи, тоже развратной, она сияла в контрасте с губами, казавшимися черными или, скорее, покрытыми запекшейся коркой крови. Или мне не казалось… в приступе ревности.

Большие ладони Бэла сладострастно блуждали по телу киллера, нигде не замирая надолго и стараясь охватить побольше, залезали под черную лакированную одежду (для таких целей в ней внезапно появились щели) и трогали его обтянутый лакированной кожей зад. Фу, опять я ревную. Хочу вмешаться и разнять их гнусное объятье, но кто-то заранее озаботился нейтрализовать меня, привинтив к стене длинными шурупами. Я распят, но до экстаза Христа мне далеко. Боли попросту нет, она придет потом. Боль во сне всегда похожа на призрачные щупальца медузы, которые таятся где-то до самого конца и прикасаются за секунду до пробуждения, чтобы исторгнуть из меня всего один, но душераздирающий вопль.