Wild Cat (СИ)

Я видел Фамке. Она смеялась, как актриса в театре на Бродвее, и манила меня пальцем. Мы снимались в фильме для взрослых, декорации были убогими, но моя женщина была настоящей. Вот только, когда мы добрались до ожидаемого финала, я ощутил такую боль, что закричал. Будто мне в крайнюю плоть вонзилась бритва. И от крика проснулся.

Лежал на кровати, но одеяло было скомкано и сброшено. В комнату уже врывался Бальтазар. Спросил, что приснилось, и видел ли я такое раньше. Пожелал спокойной ночи и ушёл.

На следующую ночь всё повторилось. И на третью тоже.

А на чётвертую Бэл, пока я спал тревожным сном, перенёс меня в свою спальню. Характер снов чуть-чуть поменялся, кроме Фамке появился Алехандро. Увлекательные сюжеты заставляли меня просыпаться мокрым, с глубокими следами от ногтей в ладонях.

Через неделю Бальтазар прикрепил к потолку видеокамеру, проследить, не буду ли я, как лунатик, вставать и ходить по дому. Но я только дёргал конечностями, отбиваясь от воображаемой опасности, царапал себя и кричал. Камеру убрали, в наш дом приехали успокоительные настойки и записки кудрявым почерком от самого Мастера Метаморфоз. Сны стали спокойнее, доминировал среди них последний… с авиарейсом, больницей и моей сладкой смертью.

Бальтазар ходил угрюмый, мы почти не разговаривали. Например, вопросом о рапорте я нарушил свое почти суточное молчание. И у меня всё-таки есть ещё вопросы.

— Бэл, — я поднял голову, опершись подбородком на его грудь. — Почему я здесь?

— Стю, ты же сам принимал решение о зачислении после одобрения врачей…

— Нет-нет, я не о медкомиссии и ELSSAD. Я спросил, почему я лежу на тебе?

— Мне девятнадцать. А когда я пришёл, мне было тринадцать, как и тебе. Отряд только формировался, наставников, как класса, не существовало. Мы были предоставлены сами себе и командиру. Гармония в самоуправлении была достигнута, когда мы правильно разбились попарно.

— Правильно? — я закусил предательски задрожавшую губу.

— Нельзя выбирать в напарники кого попало. Нельзя защищать на задании того, кто тебе безразличен. Нельзя стать другом за один день и на всю жизнь. Но можно стать кем-то другим. За одну ночь. Мы перепробовали всё, пока не нашли. Вкус. Мы искали друг друга по вкусу, в прямом смысле. Тебе дали месяц, чтобы распробовать меня. Но ты даже сбоку не надкусил, побоялся или не знаю почему. Завтра — твой последний день здесь. Что ты напишешь в рапорте, Стю?

Я зажал уши руками, чтобы не слышать, что он скажет ещё, но боялся напрасно: Бальтазар не прибавил ни слова. И думать не мешал. Я трус… и у меня залитые ярко-красным жаром щёки. Хорошо, что в темноте не видно. Когда я прохрипел ответ, мне захотелось задушить себя.

— Я хочу обратно на цокольный этаж.

Ночь мы доспали раздельно.

Но глупая надежда на возвращение в норму не оправдалась. Это был мой самый идиотский поступок. Я сдал рапорт и, окруженный молчаливыми стенами позора, занял старое место в комнате новичков. Их, к слову, осталось там трое.

А сны не прекратились!

Более того…

Теперь, прежде чем умереть от удушья, я испытываю сильнейшее сексуальное влечение. Правда, сам не знаю, к кому. К киллеру, к кровати, к Фамке… или, может, всё-таки к Бальтазару? И умирать стало больнее. Я до мельчайших подробностей выучил свою вторую жизнь в Амстердаме и теперь каждый раз слежу за развитием событий со скукой и отвращением, как при тысячном пересмотре одного и того же фильма. И только ощущение смерти в финале меняется, разгораясь всё ярче. И никто не прибегает спасать меня из кошмара в своих объятьях.

Я выдержал десять дней и отозвал свой рапорт. Он, как можно было догадаться, валялся в общей канцелярии неподписанный. Урсула, пресс-секретарь, которая увидела, как я рву его на мелкие клочки, проявила некоторое сочувствие и спросила, не нужна ли мне помощь. Конечно нужна! Но узнать бы ещё — какая.

*

— Винсент, — мой мучитель стоит за кроватью, в его фигуре что-то неуловимо изменилось. Посмотреть на него во сне я по традиции не могу, но на больничное одеяло удачно падает тень. В его руке нож, узкий, похожий на скальпель. Какое разнообразие внесено в сюжет. А я уж боялся… — не передумал?

— Вырежи мне язык, — я поглядел на ампулу, мирно лежащую на тумбочке, которую не мог взять при всём желании. Не мог вколоть антидот и не мог исцелиться. Руки и ноги двигались строго по сюжету. Вольными были только глаза, и рот — частично. — Вырежи, а?

Киллер наклонился, волосы, как обычно, свесились, и показались руки в тонких перчатках. Это не нож, это карандаш, тень меня обманула. Он пишет что-то на спинке кровати, целует меня в темя и уходит. Ампула разбивается. Я хочу повернуться и прочитать, удушье неумолимо забирается вглубь и перебивает дыхание. Буквы прыгают, я успеваю заметить только «dead». Что-то там dead. Очевидно, что я — мёртвый. Эх… Пора просыпаться.

*