Я ходила на концерты Б. выгулять новые наряды, от его произведений мне не сносило
крышу. А ему от моих произведений не то что крышу не сносило, даже штукатурка не
сыпалась.
Дантес плакал в автобусе под мою прозу. Он упивался моим полетом мысли так, что я
в собственных глазах стала ни больше ни меньше – шпилем Кафедрального Собора,
устремившемся в небесные райские просторы, шпилем тонким, но каменным, его не
сможет толкнуть плечом очередной отпрыск Шарикова у вокзала.
У меня третья группа крови, и она отвечает за любое творчество, самовыражение, черт,
черт, может, оно антропологически и не совсем так, но я так сказала, а все, что я говорю –
истина, поэтому на третьей ступени в кровь примешивается художественное мышление,
тот зеркальный коридор символов, через который невозможно пройти без темных очков,
чтобы ненароком в одном из символов-штампов не узнать себя. А, если захотите не
просто себя узнать, а изучить досконально, то, попав в зеркальный коридор символов,
захватите с собой очки с диоптриями – плохое зрение еще никому не помогало.
Первой группой крови на свет появляется
примитивизм Дантеса, материя на пути прогресса и развития становится
Алоизой, чьи вены и сосуды трудяги качают вторую группу крови; на мне-Кристабели,
самой тощей черниловолосой рок-звезде, о черт!, ремесло превращается в
как венец творения, искусство переходит в
которой является мой муж, Б. Он умеет играть на всех музыкальных инструментах и
обожает Levi’s и Hugo Boss. Поэтому я и вышла за него замуж; о да, мы оба поклонялись
античным музам с Парнаса и музам на парижских подиумах – и те, и другие были очень
худые.
Глава 9.
IV группа крови. Святой Бартоломей
[Группа крови IV (АВ) – самая редкая на Земле, встречается только у 7% людей. Они
легко завоевывают симпатию окружающих, ведь для того, чтобы приспособиться к
сложным современным условиям жизни, человек должен быть достаточно многогранным.
Для этого в ходе эволюции ему необходимо было не только любить и уважать ближних,
но и не давать себя в обиду. Человек учился общаться с самыми разными людьми, не
теряя своей одухотворенности.]
(Г.Иванов)
Б. любил смотреть на горящие свечи: он расставлял их вдоль шкафов по
горизонтальной линии, такие стройные ряды плоских свечек-таблеток. Очень похоже
получалось на аварийное освещение в самолете. Ряд лампочек освещает проход, пути к
эвакуации. Каждый раз при проверке аварийного освещения перед рейсом, наблюдая со
стороны, можно вспоминать, как мой Б. ставил свою свечную роту в комнате, а затем по
очереди зажигал каждый фитилек.
Где та грань, за которой двое сидят ночь на холодной кухне, множа окурки в
пепельнице и вопрошая друг друга: «Что нам делать дальше?», в надежде услышать
твердую резолюцию; и после преступления этой черты каждый корабль идет своим
курсом, с тяжелыми пакетами, полными книг, обувными коробками и этим бесконечным
тряпьем, летним и зимним, демисезонным, наспех покиданным вместе с градом пустых
вешалок наверх в промозглый багажник автомобиля; - где эта граница? Урны с прахом
самовоспламенившейся от своей законности и вседозволенности псевдолюбви, когда-то-
любви, не-с-нами-но-все-равно-любви, урны с прахом, засургученные горючими слезами
в чашке остывшего чая, погребенные под ворохом открыток, открыток «стильных», не
тех, что дарят сослуживцам на юбилей, а с шелковыми сердцами и крохотными
бумажными декоративными розочками, умелой рукой новомодного дизайнера
пришпиленными к сахарному папирусу заветной postcard. Похоронные марши общих
любимых песен, приветы по радио, веселенькие мелодии, похоронные марши великих
маэстро, переигранных пальцами мастеров на скрипках, контрабасах и альтах свежим