X-avia

зеленым свадебным утром. Венки, конечно же, как можно забыть о венках, галстуки,

браслеты, шарфы и другая именитая атрибутика, что звякает и вьется, и призвана

напоминать, да и не напоминает даже, а как бы хотелось (тыканье иголкой в онемевшую

кожу). И, наконец, эта унылая, бессмысленная и долгая рефлексия по мертвецу.

А потом меняется фон, но декорации остаются, в принципе, прежними. Ранним

осенним утром, с пустым френч-прессом в посудомойке, вновь на кухне, но уже в

одиночестве (которое все еще «свобода», а не «проклятие»), свистит чайник на плите, два

пакетика жасминового в заварник, несколько минут, где новая кружка да побольше?,

кипяток, сидеть на краешке любимой расшатанной табуретки, не задевая случайно кистью

руки полную пепельницу, из оконных щелей дует в спину, но намеренно оставляешь все

окна открытыми, чтобы вдыхать шире. На столе ноутбук, перечитывать написанное,

поражаться сопливости и сентиментальности, но не стирать, потому что знаешь, что,

когда зарубцуется, будешь писать куда более вычурно. Дышишь на стекла очков, еще

одна кружка чая, а что там за окном, сигарета, формулируешь мысль, еще сигарета.

Чудовищно, когда от тебя уходят. Но куда чудовищнее уходить самому. Себе-то

ничего и никогда не простишь. Это как с вышеупомянутой сопливостью. Врешь,

изворачиваешься, читаешь стихи в парках-лавочках, приходя домой на два часа позже

указанного времени, в лифте достаешь из волос опавшие листья, и смешно, ох, да как же

невыносимо смешно, прямо оборжаться. А потом жрешь себя ешь поедом, строча

«Интродукцию», перечитываешь о том, как стараешься не быть сволочью и

вопросительно к себе же поворачиваешься: да ладно? Я списала с Б. подругу Аякса

Марину, я списала с него всех самых добрых и самоотверженных персонажей, он был и

остается бравым солдатиком, несущим знамя победы и верящим во все то, во что никогда

не верила я. В красивые обручальные кольца и в Бога из религий. В этику, а не эстетику. В

мораль и нравственность, верность и преданность, и стремление всегда бороться за

правду, какой бы невыгодной она ни была.

Я предложила Б. уже в разгар трещания захворавшего брака по швам посмотреть

«Невыносимую легкость бытия». Он, видимо, был не в настроении и выразил

пренебрежение моей страстью к долбанутому авторскому кино фразой: «Что, опять муть

какая-то?» Экранизацию Кундеры мы, понятное дело, не посмотрели.

Зато вскоре, буквально на третий день нашего раздельного существования, на

просторах Интернета мне попадется на глаза восторженная рецензия Б. на фильм «Принц

Персии». И вот он, долгожданный горловой комок, и под ложечкой, и поджилки: он

всегда любил такие фильмы. Живя вдали от него узнать, что он все еще тот же самый

человек и любит все те же фильмы – это, как ни странно, и вызвало самый широкий

спектр эмоций. До сих пор, стоит мне услышать упоминание о «Принце Персии», все

положительные черты характера Б. вновь предстают передо мной в обезоруживающей

простоте.

Наверняка

«Принц

Персии»

показался

ему

красочным

фильмом.

Захватывающим. Зрелищным. Как «Троя», «Александр», «Когда солнце было богом» и

вся эта его любимая околоисторическая пестрая синема. Ему всегда нравилась простая

героическая фабула с претензией на эпический масштаб, достигаемый спецэффектами и

километражем пленки.

Когда вышла книга моего брата Аякса, он ее не прочитал. Поэтому нам и придется

расстаться вскоре. Меня не трогало то, чем он занят и увлечен, а его не волновали мои

литературные экзерсисы. Я попросила его распечатать черновик на работе, он принес мне

стопку бумаг. Текст пошел по рукам, а затем, двадцатого июля, вышел сам роман. Б.

купил шампанское, развесил по дому воздушные шары, подарил мне любимые белые

лилии. Но ни до, ни после, ни когда бы то ни было еще он не читал мою книгу. Это было

самым обидным. Вот и сейчас, уже так давно и далеко от всего этого, я могу сказать о

свечной романтике, похожей на коридор emergency lightings, или о том, что со своим

выдающимся гордым профилем и длинными прямыми волосами в облике Б. то и дело

проскальзывало что-то неуловимо индейское, я продолжаю расстраиваться из-за того, что

и этот текст он вряд ли прочитает.

Как же чудовищно первым брать на себя ответственность за неудачный опыт.

Оставлять позади выдвижные ящики с недовышитой крестиком сакурой, полжизни

корчиться от чизкейков лишь потому, что вдвоем готовили их. Б. мешал сухари с

маргарином для коржа. Ванильный сахарок. «Нравится?» - спросил он меня. «Вкусно

пахнет, что это?» Муж ответил: «Сухари с маргарином», и мы расхохотались. Все

чизкейки во всех кондитерских мира отныне и до веку облиты невидимыми слезами