Ýòêèíä À. Âíóòðåííÿÿ êîëîíèçàöèÿ (Áèáëèîòåêà æóðíàëà «Íåïðèêîñíîâåííûé çàïàñ») - 2013.djvu

Мы не ожидаем этого от Робинзона, но он поделился свои­ми наблюдениями с «московитскими правителями» Сибири. Те отвечали ему, что дикость царских подданных «их не касается», поскольку если бы царь захотел обратить их в христианство, то «присылал бы к ним священников, а не солдат». Эти «начальни­ки» сказали еще, что «их монарху гораздо важнее сделать этот народ своими подданными, чем христианами». Робинзон так­же узнал, что Сибирь — место ссылки преступников из России, что не удивило британца. Подружившись со ссыльным русским князем, Робинзон придумал тайный план переправки его в Ан­глию, но князь отклонил предложение Робинзона в высоком пуританском стиле:

Здесь ничто не искушает меня вернуться к моему прежне­му жалкому величию; и я боюсь, что если попаду в другое место, то семена гордости, честолюбия, корыстолюбия и сластолюбия... оживут во мне, пустят корни... Дорогой друг, позвольте мне остаться в этой благословенной ссылке, ограждающей меня от соблазнов, и не побуждайте меня купить призрак свободы [freedom] ценой свободы [liberty] моего разума (Дефо 1997:456).

То же самое и примерно в том же месте Сибири могли бы сказать и персонажи Достоевского, только вряд ли они бы за­ботились о «свободе разума». Взаимно тронутые предложени­ем и отказом, британский путешественник и ссыльный русский князь обменялись дарами. Князь подарил Робинзону «соболий мех — подарок слишком роскошный для человека в его поло­жении, и я хотел было отказаться от него, но он уговорил меня принять», — скромно рассказывал Робинзон. Его ответным подарком был «небольшой ящик чаю, два куска китайского шелку, четыре слитка японского золота... что далеко не окупа­ло его соболей». На следующий день князь попросил Робинзо­на взять в Англию своего единственного сына. Вместе с ново- обретенным Пятницей Робинзон получил от князя шесть или семь лошадей, «нагруженных богатыми мехами, представляв­шими собой очень большую ценность» (Дефо 1997:457).

Эта часть «Дальнейших приключений» не только богата ре­алистическими деталями, но и несет сложный моральный смысл. Описание всеобщего сибирского идолопоклонства вполне соответствует восприятию Робинзона как путешествен­ника-пуританина, склонного к экзотизации Востока. Он пори­цает равнодушие царя к его христианской миссии в Сибири, что соответствует тому, как понимал Дефо имперское бремя. Привязанность Робинзона к князю мотивируется сочувствием к благородному, но оклеветанному изгнаннику. Неприглядная картина сибирской жизни оправдывает замысел Робинзона обмануть русского царя, вывезя в Англию сосланного им под­данного. Но из-за щедрости князя и ценности сибирского меха сделка между ними оказалась неравноценной, что омрачило внезапную дружбу, необычную для Робинзона. В двух эпизодах подряд общение с князем принесло Робинзону финансовую выгоду. Обмен дарами, приносивший западной стороне бас­нословную прибыль, являлся обычной целью колониальных проектов. Но в «Дальнейших приключениях...» Робинзон оста­ется в выигрыше не из-за интеллектуального превосходства над русским, а скорее из-за своей моральной слабости. Очевид­но, вся история с обменом дарами написана Дефо так, чтобы ссыльный русский князь казался не только богаче, но и мудрее, и добрее, чем путешествующий британский торговец. Способ­ный на своем отличном английском оперировать разницей между физической свободой

(freedom) и свободой внутренней {liberty),

князь предстает человеком просвещения, что выгодно отличает его от Робинзона. Заброшенный в край варваров, бла­городный князь кажется представителем особенного россий­ского колониализма, в котором высокое и низкое в человеке доходят до крайности, превосходя ожидания Запада. Такой друг очень далек от Пятницы из первой книги романа. Может быть, именно поэтому в путь с Робинзоном, заняв место Пятницы, отправляется не сам князь, а его сын.

Делая выводы о Робинзоне исключительно на основании первого тома и представляя его образцом и прототипом замор­ского, пуританского ориентализма, Сайд совершал ошибку из­бирательного чтения, типичную для современных читателей «Робинзона». Как показала Мелисса Фри (2006), такая избира­тельность не была характерна для ранних издателей Дефо, но стала привычной в XX веке. Собрав статистику по более чем тысяче английских изданий «Робинзона», Фри продемонст­рировала, что в XVIII веке роман обычно издавался во всех трех томах и лишь 4% изданий состояли из одного первого тома. В XIX веке число таких отдельных изданий первого тома немного возросло, но после Первой мировой войны более 75%

изданий стали ограничиваться одним только первым томом. История Робинзона, которая оказалась более успешным това­ром, чем любой колониальный груз, была упрощена путем со­кращения. Одетый в меха российский князь был принесен в жертву голому Пятнице. В Сибири Робинзон не был достаточ­ным ориенталистом, или его ориентализм оказался не того сорта. Поэтому он не заслуживал прочтения.

Медведь Киплинга