Ýòêèíä À. Âíóòðåííÿÿ êîëîíèçàöèÿ (Áèáëèîòåêà æóðíàëà «Íåïðèêîñíîâåííûé çàïàñ») - 2013.djvu

Два великих конфликта, противоречивые, но освободитель­ные, доминировали в мире конца XX — начала XXI века: деко­лонизация Третьего мира и десоветизация Второго. Историчес­ки оба конфликта взаимосвязаны, но их историографии раз­личны (Moore 2001). Начиная с эпохи Просвещения у академи­ческой истории был свой эффект бумеранга: знание процессов колонизации и деколонизации на Востоке облегчало понима­ние того, что происходило на Западе. Произошедшая за после­дние десятилетия революция в историографии обратилась к роли, которую сыграли в становлении современного мира го­сударство и присущие ему механизмы внешнего и внутренне­го насилия (Tilly 1990; Bartlett 1993; Mann 1996). Социолог Майкл Манн показал, что в ходе современной истории демок­ратические страны в своих колониях убили больше местного населения, чем авторитарные империи. Становление либераль­ных демократий в метрополиях, а потом и в колониях часто следовало за этническими чистками, которые принимали фор­му институционального принуждения, а иногда и массовых убийств. Пока империи поддерживали сложные, плюралистич­ные «социопространственные сети власти», они избегали мас­сового кровопролития. Национализм в колониях и метрополи­ях, связанный с индустриализацией, развитием всеобщего образования и массового потребления, заботой государства об экономическом росте, стимулирует новый, «органический» взгляд на общество как однородную культурную целостность. Империи распадаются на национальные государства, а этот процесс сопровождается масштабным насилием. Новые нации стремятся редуцировать свою внутреннюю сложность, разви­вая демократическое участие, политизируя культуру, унифици­руя образование, передвигая границы, перемещая население и, наконец, переходя к этническим чисткам. Для Манна (Mann 2005) это «темная сторона демократии», или, используя другую метафору, современное «сердце тьмы».

В России органический национализм начался в эпоху Напо­леоновских войн и созревал в течение двух столетий, хотя со­ветская суперимперия сумела эффективно заморозить его раз­витие. Распад СССР в 1991 году означал деколонизацию пятнадцати наций, включая российскую. В тот момент массо­вого насилия удалось избежать или по крайней мере отсрочить. Слабость российской демократии и относительно бескровный характер падения советского строя объясняют тем, что наци­онализм в России так полностью и не созрел (Hosking 1997); этим явлениям есть и другие объяснения, правдоподобие кото­рых меняется с новыми поворотами российской (а также укра­инской, грузинской и т.д.) политики. Несмотря на свою важ­ность для современного мира, эти процессы недостаточно осмыслены. В одной из редких попыток проанализировать постсоветскую трансформацию в постколониальном ключе Дэвид Чиони Мур описал ситуацию «двойного молчания»: спе­циалисты по постколониальной теории хранят молчание о постсоветском пространстве, а советологи и слависты молчат о постколониальной теории. Мур предложил два объяснения этого двойного эффекта. Для многих исследователей-постко- лониалистов с их марксистскими симпатиями лучшей альтер­нативой глобальному капитализму представляется социализм, и они не хотят переносить острие своей критики с первого на последний. Ученые из бывших социалистических стран, на­против, культивируют новую европейскую идентичность и не хотят сравнивать свой опыт с опытом коллег из Азии или Аф­рики (Moore 2001:115—117). Удивление Мура разделяют и дру­гие исследователи (Condee 2006, 2008; Buchowski 2006; Chari, Verdery 2009). Разрыв между постколониальным и постсоциали­стическим стал причиной деполитизации постколониальных исследований, на которую сетуют их энтузиасты, и провинциа- лизации постсоветских исследований, на которую жалуются русисты. Причины и последствия этого разрыва как академиче­ские, так и политические. По словам Нэнси Конди, «молчание левых интеллектуалов о том, что происходило во Втором мире, и антикоммунизм правых интеллектуалов были двумя взаимо­связанными процессами, взаимно соблюдаемыми ограничени­ями» (Condee 2008:236). У этих ограничений больше нет оправ­даний; их надо игнорировать или, если надо, ломать.

В этой книге я предлагаю сделать шаг назад. Не только пост­советский период истории России постколониален, хотя до сих пор остается имперским: уже советская эпоха была постко­лониальной. И на отдаленных ее границах, и в темных ее глу­бинах Российская империя была великой колониальной систе­мой. У идеи внутренней колонизации, которую использовали Бисмарк, Ленин и Гитлер; разрабатывали российские истори­ки XIX века (см. главу 4); упоминали Вебер, Фуко и Хабермас, — более глубокая генеалогия, чем обычно думают. Но расшире­ние постколониальной конструкции, и без того не очень связ­ной, на Россию означает не просто применение уже существу­ющих идей к новым имперским просторам. Такое расширение требует творческой работы, которая не только поможет понять имперский опыт России, но и высвободить потенциал самой постколониальной теории.

Глава 2

Жить в миру