Ýòêèíä À. Âíóòðåííÿÿ êîëîíèçàöèÿ (Áèáëèîòåêà æóðíàëà «Íåïðèêîñíîâåííûé çàïàñ») - 2013.djvu

ром, кажется невозможным; никто и не ставил перед собой та­кой задачи. С помощью пороха, алкоголя и бактерий русские уничтожили, вытеснили или ассимилировали многие народы — соседей, конкурентов, союзников, врагов. Но этот процесс ра­стянулся на столетия. Волны авантюр и насилия, тяжкого тру­да и массового скрещивания катились от центра России к дви­жущимся границам колонизации; оттуда возвращались колониальные товары и знания. В культурном отношении российский фронтир был скорее скудным, зато в географичес­ком — очень обширным. Как бы ни изменяло его время, он все­гда растягивался на огромные пространства. В его пределах ре­гулярные переходы от охоты к скотоводству и от сельского хозяйства к промышленному развитию были скорее исключе­нием, чем правилом. Часто единственным выгодным бизнесом на многие века оставалось звероловство; иногда на земле, не знавшей плуга, сразу вырастали города.

Развиваясь центробежно, бурная жизнь на движущихся границах колонизации способствовала развитию экономи­ческих центров России, от Новгорода до Москвы и Санкт-Пе­тербурга. Но даже и российские столицы были основаны на территориях, чужих для их основателей. Новгород и Киев были столь же иноземными для правивших там варягов, как Санкт-Петербург — для основавших его московитов. От гра­ниц и до столиц, пространство внутренней колонизации про­стиралось по всей России.

Щапов и «зоологическая экономия»

Значительное влияние на идею российской колонизации оказал историк Афанасий Щапов, главные работы которого были написаны не в бытность его университетским профес­сором, а в то время, когда он был государственным чиновни­ком и политическим ссыльным. Он первым представил коло­низацию не как бурную и победоносную авантюру, а как

96

кровавый, подлинно политический процесс. В нем были жер­твы и победители, и задачей историка было разглядеть тех и других. Будучи в конце 1850-х профессором истории Импера­торского Казанского университета, Щапов разбирал архив Соловецкого монастыря, перевезенный в Казань во время подготовки к Крымской войне. В этом же северном архиве, уцелевшем в Казани, ведущий историк следующего поколе­ния, Василий Ключевский, собрал материал для своей первой монографии о «монастырской колонизации» российского Севера. Первая написанная им рецензия была на работу Ща­пова, о котором Ключевский был «самого высокого мнения» (Нечкина 1974: 434).

К тому времени Щапова уже не было в Казани. В 1861-м он был арестован за подстрекательство к бунту, но потом помило­ван царем и, более того, назначен на чиновничью должность в Министерстве внутренних дел. Позже Щапов был сослан в Си­бирь, где продолжал писать ревизионистские статьи, публикуя их в столичных журналах. Соглашаясь с Соловьевым, что рос­сийская история была историей колонизации, Щапов описы­вал этот процесс как «вековое напряжение физических сил народа... в тысячелетнем распространении колонизации и аг­рикультуры среди лесов и болот, в борьбе с финскими и турко- монгольскими племенами...» (1906: 2/182). Родившийся под Иркутском сын русского дьякона и бурятки (в Сибири таких людей называли «креолами»), Щапов подчеркивал роль смеше­ния рас сильнее, чем другие российские историки. Ему помо­гало всеобщее в середине XIX века увлечение колониальной этнографией, которое Щапов перенял, в характерно спекуля­тивном ключе, от французских авторов. Зато Щапов вполне оригинален как первопроходец экологической истории. Он подробно описывал два направления русской колонизации: пушную, в ходе которой охотники постепенно истощали попу­ляции пушных животных, продвигаясь все дальше в глубь Си­бири и на Аляску, и рыбную, которая снабжала Центральную Россию пресноводной и морской рыбой и икрой.

97