За фасадом сталинской конституции. Советский парламент от Калинина до Громыко

Наконец, Л. Д. Троцкий, уделив как всегда повышенное внимание собственной персоне, вполне объективно написал в своем сочинении о И. В. Сталине: «В 1923 г., – пишет Бармин, – Центральный комитет партии предоставил 20 мест офицерам, закончившим академию в новом доме отдыха в Марьине. “Когда я в первый раз вошел в большую столовую со сверкающими кристаллами под люстрами, буфетом, отягощенным фруктами, где голоса и смех распространяли отголосок радости, я не мог думать ни о чем, кроме размера лишений, через которые мы прошли в последние годы”. Это был, несомненно, со стороны Центрального комитета первый шаг для предоставления исключительных привилегий наиболее важным группам бюрократии, прежде всего командному составу. По существу дела это был политический подкуп, важное орудие в той кампании, которая открывалась против главы военного ведомства (самого Троцкого, из-под которого в 1924 г. убрали его верного заместителя по РВСР – РВС СССР Склянского и которого самого снимут с поста председателя РВС СССР в 1925 г. – С.В.). Организация банкетов “старой гвардии” ложилась в значительной мере на Енукидзе. Теперь уж не ограничивались скромным кахетинским. С этого времени и начинается, собственно, то “бытовое разложение”, которое было поставлено в вину Енукидзе тринадцать лет спустя. Самого Авеля вряд ли приглашали на интимные банкеты, где завязывались и скреплялись узлы заговора. Да он и сам не стремился к этому, хотя, вообще говоря, до банкетов был не прочь. Борьба, которая открылась против меня, была ему совсем не по душе, и он проявлял это, чем мог. Енукидзе жил в том же Кавалерском корпусе, что и мы. Старый холостяк, он занимал небольшую квартирку, в которой в старые времена помещался какой-либо второстепенный чиновник. Мы часто встречались с ним в коридоре. Он ходил грузный, постаревший, с виноватым видом. С моей женой, со мной, с нашими мальчиками он, в отличие от других “посвященных”, здоровался с двойной приветливостью. Но политически Енукидзе шел по линии наименьшего сопротивления. Он равнялся по Калинину»{513}

с его «болотной» позицией.

По справедливому замечанию Л. Д. Троцкого, А. С. Енукидзе проделывал ту же политическую эволюцию, что и М. И. Калинин, – «…только более в тени, и, несомненно, с более глубокими внутренними переживаниями. По всему своему характеру, главной чертой которого была мягкая приспособляемость, Енукидзе не мог не оказаться в лагере термидора. Но он не был карьеристом и еще менее негодяем. Ему было трудно оторваться от старых традиций и еще труднее повернуться против тех людей, которых он привык уважать. В критические моменты Енукидзе не только не проявлял наступательного энтузиазма, но, наоборот, жаловался, ворчал, упирался. Сталин знал об этом слишком хорошо и не раз делал Енукидзе предостережения»{514}. Кроме того, «…за простоту, приветливость и справедливость» А. С. Енукидзе симпатизировал аппарат Кремля{515}

. По наблюдениям Виктора Сержа: «На своих высоких постах он (Енукидзе. – С.В.) проявлял такт, либерализм и великодушие, насколько это вообще допускалось в те времена»{516}

.

Все указанные факторы в совокупности и делали секретаря ЦИК СССР тем самым «звеном», за которое И. В. Сталин мог по-ленински вытянуть «всю цепь» (правда, тут более уместна аналогия с рассказом «Муму» И. С. Тургенева).

«“Дело” А. С. Енукидзе (“Кремлевское дело”, или дело “Клубок”, которое с учетом мистификаций 1937-го и последующих годов точнее было бы назвать делом “Лубок”) началось в январе 1935 г. с уведомления И. В. Сталина одним из его ближайших родственников о существовании заговора во главе с А. С. Енукидзе и комендантом Московского Кремля Р. А. Петерсоном, целью которого якобы ставилось устранение узкого сталинского руководства. Следствие сразу же пошло по другому пути – изучения доносов на трех уборщиц кремлевских зданий, ведших “клеветнические” разговоры»{517}

. Так, 23-летняя A. M. Константинова, незадолго до того перебравшаяся в столицу, сказала: «Товарищ Сталин хорошо ест, а работает мало. За него люди работают, потому он такой и толстый. Имеет себе всякую прислугу и всякие удовольствия»{518}. Двадцатидвухлетняя А. Е. Авдеева, приехавшая в столицу из подмосковной деревни, позволила себе рассуждения значительно более откровенные: «Сталин убил свою жену. Он не русский, а армянин, очень злой и ни на кого не смотрит хорошим взглядом. А за ним-то все ухаживают. Один двери открывает, другой воды подает»{519}. Ее ровесница Б. Я. Катынская, не имевшая понятия о реальном равнодушии Хозяина к материальным благам и презрении к роскоши, прямо-таки оговорила секретаря ЦК ВКП(б): «Вот товарищ Сталин получает денег много, а нас обманывает, говорит, что он получает двести рублей. Он сам себе хозяин, что хочет, то и делает. Может, он получает несколько тысяч, да разве узнаешь об этом?»{520} По данным Секретно-политического отдела НКВД СССР, подобные разговоры велись незадолго до 7 ноября 1934 г.