За рулем чужой жизни

Бинтов уже давно не было, но я не знала радоваться этому или нет. За последние месяцы они стали моей второй кожей, частью меня, и без них я чувствовала себя голой перед этим миром, совершенно беззащитной.

В зеркало я попробовала посмотреть только один раз, но у меня не получилось. Я стояла, обхватив пальцами раковину и глубоко дыша. Нужно было всего лишь поднять взгляд на чертово зеркало. Но даже здесь я оказалась слабее, чем думала.

Это было не мое лицо. Это лицо принадлежало той прошлой мне, мне – убийце, о которой я ничего не знала.

Я ведь просила, умоляла оставить меня изуродованной шрамами, потому что не хотела видеть это лицо, а теперь оно снова со мной, теперь уже навсегда. Но они кололи меня успокоительными и тащили в операционную, не видели, что мне и так было плохо.

Тихий стук заставил содрогнуться всем телом. Это был отец, но я спиной чувствовала, что он не один. Слишком сильно давили на меня их взгляды.

– Пора.

Меня повели по белому коридору, а внутри начала зарождаться обида. Мне хотелось, чтобы рядом был кто-то родной, кто поддержит меня. Отца я не смогла засчитать за такого человека. Но был еще один. Пусть я и винила его сначала, но только спустя время все же смогла понять, кто не дал мне окончательно сломаться в этих отбеленных стенах, пропахших хлоркой. Он приносил мне сладости и цветы, пусть и не лично. Он упрашивал отца выпустить меня ненадолго на свежий воздух. Об этом рассказывала мне одна из медсестер, которая, кажется, тайно воздыхала по нему. А несколько раз он, видя мое состояние, просил отменить операции и остановиться, прекратить мучить меня.

Именно его взгляд помог бы мне взять себя в руки.

Но его не было.

Вадим не пришел.

Я осталась совсем одна в своей маленькой клетке, которую скоро увеличат с помощью бетонных стен и колючей проволоки.

ГЛАВА 8

Пока человек чувствует боль, он жив.

Пока человек чувствует чужую боль, он – человек.

ДНЕВНИК

День 4

Как бы банально это ни звучало, здравствуй, дорогой дневник. И не “дорогой”, потому что я тебя люблю или что-то в этом роде, а потому что ты дорого мне обошелся. Пришлось отдать теплый осенний свитер и несколько пар носок. Эти четыре дня были тяжелыми, хотя, сколько себя помню, еще не было ни одного простого дня. Так зачем ты мне? Я отвечу: чтобы не сойти с ума. Когда человеку грустно или одиноко, он вспоминает самые светлые моменты своей жизни и улыбки близких людей. И вот что я поняла. Пусть я в сознание чуть больше трех месяцев, ни один человек за это время не подарил мне улыбки. Мне просто нечего вспоминать.

В камере нас четверо. Их взгляды хищны, словно у диких зверей. Сколько они здесь? Наверное, долго. Черты их лиц словно смазались о стены камеры. Я даже не могла сказать с точностью, сколько им лет – их грубые морщины проступили вовсе не от возраста.

Их имена до сих пор оставались для меня не известны. Я не спрашивала – они не говорили. Кликали друг друга по фамилиям, написанным на тканевых бейджиках. Для меня же было особенное прозвище “Эй, ты!”. К счастью, трогать они меня не стали. Тут нужно сказать спасибо начальнице колонии, которая лично вызвалась сопроводить меня в первый день, чтобы предупредить сокамерниц о моем физическом здоровье и “пустой черепушке”. Вот только физически я чувствовала себя прекрасно, разве что легкая тошнота по утрам осталась, но и таблетками, выписанными Виленским, меня продолжали травить.

Душа болит.

День 5

В камере нет зеркала. Зато оно есть в общей душевой. Сегодня в первый раз попала туда вместе с остальными. Прошла мимо зеркала, не поднимая глаз. Страх остался.

День 10

Я плачу. Каждую ночь. Но ведь раньше я была уверена, что слез больше нет? Я не могу назвать причину слез, они просто есть, и мне никак их не остановить. А еще мне перестали приносить таблетки. Странно, но без них я чувствую себя лучше. Словно с меня сняли солнечные очки в комнате с тусклым светом. Все стало четче.

День 13

Сегодня в душе меня назвали чертовой мажоркой. А все из-за того, что я выглядела толще других. Все считали, что мне тайно проносят вкусную еду и кормят. Но ничего такого не было. Кажется, про меня вообще все забыли. На свою фигуру я обратила внимание только после их слов. Я и правда поправилась. Ноги и руки слегка опухли, а талия практически слилась с бедрами. Возможно это все из-за сменившегося рациона. От больничной еды я часто отказывалась, а тут такой трюк не проходил. Надсмотрщики были готовы собственными руками впихивать еду в рот заключенным. Им не нужны были голодные обмороки на рабочем месте.

День 14

Я правда не виновата. Я не лезла в драку. Это все Царькова. Я видела в ее руке вилку…

***

Тетя Галя вывалила мне в тарелку субстанцию, которую называла гречкой. Странно, но у меня аппетит никуда не пропал. С самого подъёма я ждала завтрак и даже собралась раньше всех, хотя обычно было наоборот.