За синей птицей

— А это — видел? — Куклин сунул к носу Виктора сложенный кукиш. — На работу не ходить? Так куда ж, по-твоему, тогда ходить? В изолятор садиться?

Черноглазый, шустрый Ленька насмешливо взглянул на Виктора и сказал скороговоркой:

— Пусть сам садится, а мне сегодня новый станок дали, я на нем сто десять дал.

Куклин застегнул телогрейку и поплотнее натянул шапку на уши.

— Мне до конца срока полгода осталось. Меня начальник в ФЗО устроит.

Виктор ехидно улыбнулся:

— А зачем ты тогда с ФЗО сбежал, если там так сладко? Что по карманам стал шарить, а не вкалывать?

— Ну и сбежал, — спокойно ответил Куклин. — Потому что такого же дурака, как ты, послушался. А больше не сбегу. Война скоро кончится, в ФЗО будут кормить от пуза, хлеба бери сколь хочешь, хоть килограмм.

— Значит, от голода сбежал? — все больше отклоняясь от первоначального плана беседы, спросил Виктор.

— От дурости своей сбежал. Чего пристаешь? — Куклин повернулся к двери.

— Ты куда?!

— На кудыкину гору. Отвяжись, зараза, пока я к начальнику не пошел.

— А-а, так ты еще и в стукачи записался? — подступил к нему Виктор. — А хочешь, я сейчас из тебя мокрое место сделаю?

— Но-но… — вмешался Генка. — Ты поосторожнее с мокрым местом, а то мы тебя сейчас свяжем да волоком в кабинет начальника доставим. Вон веревка на стене, а нас как-никак — четверо.

— Испугал… — откровенно насмешливо взглянул на Виктора Куклин. — Ну, из меня мокрое место сделаешь, а с остальными как? Нас в колонии сколько пацанов, а ты, такой паразит, один. Вот и пораскинь мозгами, кто кого.

Он повернулся и вышел из мастерской. Петька поднял голову и смотрел на Виктора с нескрываемым злорадством. Натянули-таки ему нос на все сто!

— Ну, Генка, потопали, — сказал Ленька. — Сегодня Толька по зоне дежурит. — Он высморкался, отряхнул с валенок приставшую стружку. — Пошли.

— Сдыхайте вы здесь со своим Толиком! — яростно крикнул Виктор. — Чтоб от вашего чертова подсолнуха ничего не осталось, гады, твари продажные! Сматывайтесь отсюда, пока я вам холки не намылил!

Ребята остановились.

— Ты вот что, Рыжий, — сказал Генка, — кончай свой базар. По-хорошему предупреждаем.

Через секунду дверь за ними закрылась. Петька тоже поднялся и нерешительно сказал:

— Психовый ты какой. Смотри, свихнешься, в психиатричку положат. Что тогда делать будешь?

— У-у-уйди… — заскрежетал зубами Виктор.

Петька мгновенно выскочил за дверь.

Луна опустилась ниже. Бледный луч ее прощально осветил стружки на полу, зажег синюю искорку в обломке стекла и задержался на медной монете, лежащей вверх «решкой».

Когда Виктор через полчаса вышел из столярки, луны уже не было видно, и вдоль расчищенной дорожки неслась суетливая поземка.

В тот же самый вечер к концу рабочего дня Марина пошла в раздевалку швейного цеха. Это были самые обыкновенные сени, на стенах которых были прибиты деревянные вешалки, а за деревянным барьером стояла длинная скамейка, возле которой помещалась бочка с водой, ящик с песком и огнетушителем. Место за барьером называлось, по старой памяти, курилкой. Сюда девчонки прибегали во время перерывов — поболтать, посмеяться, посплетничать.

Слабая лампочка в пятнадцать ватт — здесь их называли «четверть света» — скупо освещала середину помещения, в углах царил полумрак.

Марина потопала ногами, стряхивая снег с валенок, и, словно напуганная ее резкими движениями, лампочка замигала и погасла.

— Черт те что! — вполголоса пробормотала Марина. — Опять там что-то стряслось…

Она подумала о том, что в цехе сейчас остановились машины, — значит, будет простой, который неизвестно сколько времени продлится. Гул машин действительно замер, и в наступившей тишине Марина ясно услышала прерывистый вздох и всхлипывание.

— Кто здесь? — спросила она.

Лампочка слабо разгоралась, повиснув в темноте зловещей красной спиралью. Марина шагнула к барьеру и повторила свой вопрос.

— Это я… — слабо отозвались из угла. — Я это… Мышка…

— Клава? Чего это ты здесь сидишь, да еще, кажется, плачешь?

— Ведьма выгнала… — Клава опять всхлипнула. — Не пойду я больше в цех, пусть меня отсюда отправят… Чего она издевается? Я не виновата, что иголки сто раз ломаются. А она не верит, говорит, что я нарочно. Я говорю: попробуйте сядьте за машину и сломайте иголку нарочно. А она: марш с конвейера, садись отдельно, шей завязки. А машина — развалюха, ничего не шьет. Я на ней и полкроя не успела сделать, а она снова придирается: шить не умеешь, тебя надо в хозобслугу отправить, у столовки дрова пилить…

— Какие завязки? — удивилась Марина. — Где она их взяла?

— Какие… Которые для маскхалатов. Послала за ними в закройный. А зачем они нужны, когда мы кальсоны шьем. Это она всем назло.

Лампочка наконец разгорелась. Марина увидела Мышку, прижавшуюся спиной к бочке. Девочка сидела поджав под себя ноги и засунув руки в рукава телогрейки. В «раздевалке» было холодно, и Мышка, видно, успела продрогнуть.

Марина прошла за барьер и села рядом с нею.

— А что же Светлова молчала? Как можно снимать мотористку с ленты? Это ведь значит — сорвать график!