За синей птицей

— У меня… У меня она… Поняла? Сделаешь, что прикажу — отдам, а не так — отнесу и положу на стол твоему фраеру, да еще опозорю на всю вашу детколонию, будь она трижды проклята! Ты думала — поиграла в воровочку за спиной Саньки Чижа, покрасовалась перед жульем — и тебе так все это сойдет? Нет, Чаечка, связалась с ворами — не так-то легко будет тебе развязать веревочку. Подергаешь, подергаешь, а она все обратно тянет… Ишь, ты, самозванка! Знаем, какой ты была воровкой! Хоть одну сумку в жизни своей срезала? И засыпалась потому, что без Саньки осталась, и жрать было надо, а воровать-то не умела! И идиоткам этим ты очки втираешь — за воровку себя выдаешь… Мешаю я тебе здесь? Это вы, вы нам мешаете! Помни: по-нашему будет, а не по-вашему… Горели костры и будут гореть! И мы еще попляшем вокруг хорошего костерика, так и запомни, красючка!

Она была сейчас безобразна и страшна, как никогда. Казалось, еще секунда — и она начнет биться в припадке на полу.

Галина отвернулась. Анка все еще бормотала что-то осипшим голосом. Галя села на опрокинутую табуретку лицом к открытой печке. Угли уже потемнели, стали темно-рубиновыми и все больше подергивались серым пеплом. Анка судорожно глотнула слюну и тоже села — прямо на пол, недалеко от Гали.

— Ну?.. — сдавленно прошептала она. — Как решишь?

Галина встала, потянулась, закинув руки за голову.

— Спать хочется, — проговорила она, и Анка поняла: ей действительно хочется спать и зевнула она непритворно. — Что решу? Это про тетрадочку? Ну что ж, если тебе мои стихи так нравятся, то заучи их… Может, и правда, когда на сцене выступишь. Хочешь если — отнеси воспитателю Горину, Пусть порадуется, как его воровочка любит. Да ведь ты говоришь — не воровочка я? Значит, честная, если за спиной Саньки скрывалась и воровать не научилась. Может, воспитатель и не так уж побрезгует мною… Как думаешь, Анка?

— Ты что, шутишь? — с трудом проговорила Анка.

— А ты подумай, шучу или нет, — рассмеялась Галя тихим смехом. — Ты мне загадку загадала, а я — тебе. Давай, кто скорее разгадает. — Она наклонила голову, прислушалась. — Тихо! Комендант идет.

За дверью в тамбуре скрипнули половицы. Галя насмешливо кивнула Анке и побежала к своей койке. Анка Черная поднялась и пошла навстречу коменданту. В глазах ее была растерянность, и ей все еще слышался смех Чайки.

В то самое время, когда Анка Черная упомянула о Саньке Чиже, имя это было произнесено его сестрой — Машей Добрыниной.

— Вот так и получилось, бригадир, что был Шурик, а стал Санька Чиж… Спрашиваешь — кто виноват? А я виновных не ищу, самое это нестоящее дело — виновных искать, когда свою вину на другого переложить хочешь. Разве с голода пошел он воровать? Мы хотя и небогато жили, а все же на кусок хлеба могли бы заработать. Ну, я помоложе была, а Шурик уже совсем взрослый парень… Мать жалела: куда он пойдет? Что делать сумеет? Какой с него кормилец? Был бы отец жив — не пропал бы наш Шурик и меня за собой не потащил бы… Эх, бригадир! Теперь тебе такие истории вроде как сказку слушать интересно — а они, может, и там, на воле, рядом с тобой начинались, да только ты их не замечала. И никто не замечает: как в чужие дела вмешиваться? Как матери указать? Разве она сама не знает, как своих детей в люди выводить? А может, подошел бы кто к нам тогда, да взял бы Шурика за руку, да повел бы его куда-нибудь на завод — ничего бы и не было с ним…

Маша замолчала, и Марина не стала задавать ей вопросов, что было дальше. Это только первый год ее интересовало: как? А теперь она спрашивала себя: почему? Не само преступление — как совершалось оно, при каких обстоятельствах, а почему оно совершилось, в чем кроется его причина, и даже не причина в частности, а причины вообще. И только много времени спустя поняла она, как беспомощны и наивны были ее поиски, которыми она пыталась объяснить это «почему?». Поняла она и то, что «причин вообще» не было, а в каждом отдельном случае были причины в частности. Но пока она могла только установить эту частную причину лишь в собственном своем преступлении.