За синей птицей

— Ты вот представь себе, бригадир… Закрой глаза и представь. Над Москвой-рекой солнце встает. Все кругом такое чистое, тихое и розовое. Спят еще москвичи… И выходит из своей комнаты твоя Маша — в белом фартуке, с косыночкой на голове, а в руках у нее знаешь что? Метла. А рядом на тротуаре лежит шланг. Выходит Маша Добрынина на работу. Устроили меня добрые люди… Комнату свою в Марьиной роще сменяла, чтоб от прежних дружков подальше быть. Вот выхожу я на работу, а сама все на угол поглядываю…

Голос Маши звучал такой нежностью и теплотой, и столько нового было в этом звучании, что Марина не узнавала своей помощницы — всегда насмешливой, немного резкой, иногда даже грубоватой.

— Сказать тебе — ты и не поверишь, кого я ждала каждое утро… Да и самой мне не верилось… Стоял он на посту на том участке, где мой дом был. Володей его звали… Сначала просто посматривали друг на друга, а потом и разговаривать начали. Он в том отделении работал, где был начальником один очень хороший человек. Этот начальник — Платонов Василий Федорович — меня и на работу устроил и вроде как надо мной шефство взял. Ну, вот так я и познакомилась с Володей Лебедевым.

Маша коротко вздохнула.

— А он о тебе все знал? — тихо спросила Марина.

— Василий Федорович мне обещал, что никому ничего обо мне рассказывать не будет. Там у них только еще один человек про мое позорное прошлое знал. Я его лишь один раз видела, так что не могу тебе сказать, кто он и какую там занимал должность. Они мне тогда сказали: «Поработай, Добрынина, покажи себя. А мы тебе в будущем поможем». Ну, я и старалась, бригадир. Мечты у меня были тогда знаешь какие? Как все равно в сказке — такие были у меня мечты… Про все я тогда загадывала: и Шурик ко мне приедет, и учиться я пойду, и другим человеком стану… Ну, и о Володе тоже… Работала я младшим дворником, жила тихо, совсем никуда не ходила. Все боялась: увидят меня «наши», что тогда делать буду? Они ведь и ответ могут спросить. Уберусь на своем участке, в магазин схожу, завтрак себе приготовлю и сажусь салфеточки вязать… Вышивать тоже научилась. И книги читала. Был у нас жилец в доме. На девятом этаже. Пожилой такой, в очках. Он мне книги и давал. В кино я ходить боялась. И петь громко боялась… — Маша горько усмехнулась. — Дура такая… Думала — поверну жизнь по-своему, если хоть на год какой с глаз своих ребят скроюсь. Боялась я их, бригадир. Зря, конечно… Никто бы меня не заставил на старую дорожку вернуться. Подколоть — это они могли, а заставить воровать — не заставили бы.

…Хорошо мне было тогда, бригадир. Кажется, самое лучшее время в моей жизни. С Володей мы встречались только на улице. Чтобы его к себе пригласить, у меня и в мыслях не было. Меня Василий Федорович так вроде незаметно предупредил, чтобы я к себе в комнату ребят не приглашала. «Познакомишься с кем, — говорит он мне, — в кино сходи, в парк, на танцы. Ну и мне, по знакомству, про того паренька расскажи, что он, откуда, где работает. Я тебе, говорит, совет дам, стоящий он парень или нет». Я тогда Василию Федоровичу от чистого сердца слово дала, что о парнях мне и думать не хочется… Так разве я знала, что всего через месяц Володю встречу?

Лица ее Марина не видела, оно смутно белело в темноте, но ей казалось, что она видит знакомое это лицо чудесно преображенным, с нежной и рассеянной улыбкой, с мягким взглядом синих глаз.

— Ты очень любила его? — спросила она.

Маша помедлила с ответом, словно не нашла сразу нужное слово, чтобы определить силу своей любви.

— Я не знаю, что такое — очень любить, — сказала она, наконец. — Я никого так не любила, даже… маму… Если утром я его не видела, мне казалось, что утра не было. Если он опаздывал или не приходил совсем, мне казалось, что я умру, не дождавшись его. Мучилась я, Марина, очень мучилась… Не знала — идти к Василию Федоровичу, рассказать ему все или нет. Думала: если пойду, так ведь он обязательно должен сказать своему работнику, кто я была раньше. А не пойти — значит слово не сдержать. Вот и решила: надо все это прекратить и не встречаться с ним больше. Поговорила с другой дворничихой, поменялась с ней сменами. День так прошел, другой… Не вижу его и не понимаю — день ли на дворе, ночь ли. Словно ничего нет — ни солнца, ни зелени, ни людей вокруг. Куда ни посмотрю — будто одни черные пятно… Понимаешь?

Марина грустно вздохнула:

— Понимаю… Но только я еще никого так не любила… — и добавила полувопросительно: — Это, наверное, самое большое счастье — так любить?