За скипетр и корону

Этим все было сказано — и все устроилось. Старый Дейк не любил тратить много слов, но каждое его слово было скалой, и если уж он его скажет, то на нем хоть дом строй.

Потом Маргарита пошла с ним в его дом, и когда она с удивлением увидела достаток этого старого гнезда, когда она к месту вставляла по временам замечания по поводу хозяйства, лицо старика все более и более светлело. Но когда девушка, выслав служанок из кухни, искусной рукой развела огонь и состряпала обед, накрыла на стол и все подала с таким умением и изяществом, что Фриц не мог отвести от нее восторженных взоров, когда она, наконец, принесла старику трубку, положила на нее уголек и поглядела с нежной мольбой своими большими, светлыми глазами — глаза Дейка увлажнились, перед ними восстал образ его давно умершей хозяйки.

— Спасибо тебе, что привез мне такую дочку! — сказал он, подав руку сыну.

Молодые люди в глубоком волнении опустились перед ним на колени, и он тихо проговорил:

— Благослови и сохрани вас Боже, милые, милые мои дети!

Лейтенант расхаживал молча и задумчиво. Рана его почти зажила, нервы снова окрепли, и удивительная восстанавливающая сила молодости гнала кровь все быстрее и быстрее по жилам. Он редко виделся с Еленой. Когда она приходила, они сидели вместе со всеми и мало разговаривали друг с другом. Старый, веселый и доверчивый тон, господствовавший прежде между товарищами детства, не возвращался; между ними водворилось нечто новое и странное, замиравшее на устах, когда они искали выражений в словах.

Однажды после обеда, когда обер‑амтман работал с аудитором, а фрау Венденштейн с дочерями и Маргаритой занималась печальными хлопотами, разоряя свое старое гнездо, лейтенант медленно и задумчиво отправился по дороге в пасторат.

В маленьком, хорошеньком садике уже отцвели розы и только виднелись осенние астры, да между их пестрыми головками кое‑где выглядывали большие, издали заметные подсолнечники.

Елена сидела у открытого окна и, часто оставляя работу, поглядывала на осеннюю картину; отец с кандидатом отправились по приходским делам, она оставалась одна со своими мыслями.

Вдруг она вся вздрогнула, вся вспыхнула и уронила работу на колени. Лейтенант Венденштейн показался в саду, на дорожке к дому.

Через минуту он стукнул в дверь, она с усилием произнесла: «Войдите!» — и молодой человек вошел в комнату.

Лицо его радостно просияло, когда он увидел, что Елена одна. Он быстро подошел и подал ей руку.

— Отца дома нет, — сказала она, опуская глаза и дрожащим голосом, — не угодно ли вам сесть?

Лейтенант не сел, но остался перед ней на ногах, глядя на нее с глубоким чувством. Потом он взял ее руку, поднес к губам и поцеловал.

Она вспыхнула и хотела отнять руку — он держал ее крепко.

— Я так рад, что вы одна! — сказал он. — Я уже давно хотел спросить вас о том… что для меня не совсем ясно.

Она с удивлением и вопросительно поглядела на него, хотела заговорить, но не нашла слов.

— Елена, — продолжал молодой человек тихим голосом, — когда я лежал раненый и больной в Лангензальца, не будучи в состоянии ясно понимать, измученный лихорадочным бредом, мне чудились пленительные образы и картины, я видел над собой тихого ангела, который смотрел на меня с такой любовью и нежностью… Я держал его руку в своей руке и говорил из глубины сердца: «Милая Елена!»

Она быстро отдернула руку и в сильном волнении села у окна на стул, опустив взгляд.

Он подошел к ней и продолжал:

— Скажите мне, были ли то картины моей фантазии или действительность?

Девушка сидела, не двигаясь и не говоря ни слова. Лейтенант опустился перед ней на колени и взял ее за руку, уставив на нее умоляющий взгляд.

Она наконец подняла глаза — и в этих глазах лейтенант прочел ответ. В них опять прозвучала та безмолвная речь, на которую отзывалось его сердце на одре болезни, и, как тогда, он прижал ее руку к губам, приветливо улыбнулся ей и сказал потихоньку:

— Милая, милая Елена!

Долго сидели они молча, не сводя глаз друг с друга: он не мог наглядеться на эти милые черты, глубоко запавшие ему в душу в дни смертельной опасности.

Потом вскочил, нагнулся и крепко обнял ее.

Дверь отворилась — и вошли пастор с кандидатом.

Старик с удивлением посмотрел на эту неожиданную сцену, из рысьих глаз кандидата сверкнула злая, враждебная молния, но тотчас же его глаза опустились, и на губах показалась всегдашняя угодливая улыбка.

Елена низко опустила голову в милом смущении, лейтенант быстро подошел к пастору и взял его за руку.

— Дорогой товарищ моего детства, Елена, — заговорил он решительным тоном, — охраняла и оберегала мою жизнь, когда та висела на волоске. Я умолял ее остаться добрым ангелом моей жизни — и она согласилась. Согласитесь ли вы соединить наши руки перед алтарем милой старой церкви, в которой я конфирмовался?

И он тревожно, но прямо взглянул в глаза пастору, который, казалось, все еще не мог прийти в себя.