За землю русскую. Век XIII

Ещё немного — и Чаган преклонил бы колени перед носителем этой золотой нагрудной дощечки, выше которой уж ничего не должно было существовать для монгола, да и не существовало. Что люди — целые царства повергались во прах пред этой золотой пластинкой величиною с ладонь, которая несла волю монгольского императора, воплощённую в изображении головы уссурийского тигра и в угловатых уйгурских письменах.

Однако Александр успел предотвратить коленопреклонённо Чагана. Он сам спрыгнул наземь, быстро приблизило! к Чагину и радушно-дружеским движеньем, слегка докоснувшись до плеч царевича, не допустил ею склониться пред ним.

Однако свита Чагана и все, кто толпился вкруг него, опустились на колени и лбом коснулись земли.

«Ими Менгу да будет свято! Кто не послушается, тот потерпит ущерб, умрёт...» — стояло на золотой пластине.

Андрей-дворский, ужо успевший обежать покои берендеевской усадьбы Невского, усадьбы, разграбленной и вен чёски осквернённой, попытался было не допустить Александра Ярославича пройти в спальные покои, ибо там валялись поруганные тела его невестки, княгини Натальи, супруги Ярослава Ярославича, и её двоих девочек, тела которых ещё не успели спрятать.

Судьба самого Ярослава Ярославича была ещё никому не известна — жив он или нет. Но если только он остался жив и попался в руки ордынцев, то лучше было бы ему умереть: ибо Татары, конечно, знали, что Ярослав Ярославич прислал в подмогу своему брату Андрею три тысячи ратников. А тогда иглы, загоняемые под ногти, были бы ещё самой лёгкой казнью!..

Александру стало уже известно, что сперва Неврюй намеревался обойти стороною личное поместье Невского, чтя охранную грамоту Батыя. Но какой-то наводчик из своих русских — предстояло ещё дознаться, кто именно, — сообщил ханам, что в усадьбу Невского во время восстания стекались воины и свозилось оружие и что туда укрылось и семейство князя Ярослава Ярославича, который помогал Андрею в его злоумышлениях на Орду.

Тогда-то царевич Чаган, как представляющий в Золотоордынском улусе лицо самого великого хана, на свой риск и страх приказал Неврюю вторгнуться в тарханные владенья Александра и предать их мечу и пожару.

...Осколки цветных стёкол, рассыпанные по выкладенному слоновой костью паркету, который был нагло загажен, а местами выгорел, ибо вторгшиеся раскладывали костры под котлами прямо во дворце, — осколки цветных стёкол звонко лопались и хрустели, дробимые твёрдой поступью Александра.

Андрей-дворский перед самым порогом спальни ещё раз забежал перед Александром, остановил его и сказал молящим голосом:

   — Князь! Александр Ярославич! А не надо тебе ходить туда!.. Пошто будешь душу свою вередить, очи свои оскорблять? Зверски умерщвляли, проклятые!..

Невский отодвинул его со своего пути, распахнул дверь и вступил в свой спальный чертог...

...Когда Ярославич покидал осквернённый дворец, то не одни только сострадающие взоры чувствовал он у себя на лице. Воровские взгляды татарских соглядатаев из числа уцелевших бояр Андрея впивались в это грозно-непроницаемое лицо; подлое ухо татарских слухачей и доносчиков жадно обращено было в сторону князя: «А что-то сделает он теперь? Что скажет?»

Невский вышел сквозь обуглившуюся дверь на садовое крытое крыльцо. На мгновенье приостановился, глубоко вздохнул...

   — Да-а! Похозяйничали!.. — сказал он. — Вот что, Андрей Иваныч, — обратился он вслед за тем к дворскому. — Хоронить будете без меня; всё управишь тут и приедешь ко мне во Владимир... Да распорядись, чтобы копи были в седле!..

Отдав этот приказ, Невский сошёл в сад, направляясь к озеру. И ни одна душа не посмела за ним последовать...

«...Всё так же, всё так же волны с тихостью брег целуют!» — вспомнилось ему из какой-то давно прочитанной книги, когда он стоял на самом обрыве и, осыпая носком сапога комья земли, смотрел на лоснящуюся под солнцем гладь родного озера. «Всё — то же, только вот паруса не видать ни единого... да, быть может, никогда уж и не взбелеет!.. Вот и берёзка, под которою сиживали мы, под которою испили из одного туеска с ней, с Дубравкой!.. А её уже нет!.. Где она? Что с нею? Какой ордынец возглумился над нею, где валяется, задавленная сально-кровавыми пальцами татарина?.. Что в том, ежели и узнаешь! Видел ведь, только что, осквернённое и ножами исполосованное тело Натальи и ребятишек её!.. Князь великий Владимирский!.. А может быть, и жива ещё, быть может, среди прочих, так же связанная за волосы, серая от пыли, во вретище, не узнанная мной, попалась мне по дороге, когда я мчался сюда!.. А возможно, что этот толсторожий бугай Чаган таит её где-либо в кибитке своей, — что-то уж очень он глумливо смотрел на меня, когда кумысничали у него в шатре!.. А может, он её к Берке отправил в дар, — они же ведь в добрых с ним!»

И Александр содрогнулся, представив на миг нежно-розовое и такое трогательное в своей девической чистоте ушко Дубравки, в которое, среди кромешной войлочной тьмы кибитки, Верке, этот старый сквернавец, станет нашёптывать свои ордынские мерзости...