Забереги

Смущали, правда, некоторые его странности. Семен Родимович всех баб, даже Капу свою, называл на «вы», и обязательно по имени-отчеству, даже ребятишкам сопливым его вежливости доставало. Не выносил также никаких публичных собраний, наездов начальства и уполномоченных. И отлучаться из Избишина не любил, хотя бы в районную Мяксу. Ну, его и понять можно: с такой ногой в извоз нелегко таскаться. Не посылал Федор, жалел не столько ногу его, сколько руки. И в деревне дело ему находилось самое неотложное, такое, что никто, кроме этого механика, не сделает.

Если что и беспокоило Федора, так это извечная тяга всех беженцев к родным местам. Но, похоже, Капа, такая-то белая, расставаться с мужиком не собиралась; похоже, и он не собирался уходить от приютившей его Капы, чему Федор и рад был.

Встретив сейчас Семена Родимовича, Федор пожал ему руку и нетерпеливо сказал:

— Ну, давай еще напоследок все на месте прикинем — и начинай в добрый час. Надо, чтобы через неделю навоз на поля пошел.

— Через неделю не управиться, Федор Иванович, — по-своему коротко и вежливо рассудил механик.

— Я тебе людей побольше дам. Всех, кого смогу собрать.

— Да ведь основное самому придется делать.

— Ничего, бабы у нас понятливые. Покажешь, растолкуешь. Надо, Семен Родимович, надо! Если уж на то пошло, и Митю Марьяшиного к тебе приставлю.

— Митю? Димитрия? — было видно, удивился Семен Родимович. — С ним, конечно, управимся.

Митя, сын Марьяши, был чем-то сродни Семену Родимовичу: тоже с белым билетом остался из-за ног, такая косолапистость, что ни на коня, ни под коня, остался из всех мало-мальски взрослых ребят единственный, первый работник и первый помощник председателя, И если уж председатель отдает даже Митю, значит, большей заботы у него сейчас, чем навозная дорога, нету и быть не может.

Так рассудил Семен Родимович, и так, конечно, думал сам Федор. На том они и порешили: неделя сроку, ни дня более. Иначе пройдет пора настов, и затея их окажется бесполезной.

А затея, если судить по наличным силам, была немыслимая: вывезти весь, и нынешний, и летошний, и стародавний, навоз на поля, чтобы уже с настоящим хлебом после войны быть, — о войне поминали теперь как о заботе уже прошедшей. Больше о последних, еще живых, мужиках думали: они ведь могли и вернуться, если не к севу, так к уборке. С расчетом на них и хотели посеять побольше хлеба, без которого что война, что мир — все равно ложись да помирай. А помирать, после стольких-то тяжких лет, никому не хотелось. Но земля северная, подзолистая и холодная, того не знала, оголодала и осатанела почище Барбушат — гнала всякую сорь, на хорошее зерно скупилась. Ее ведь не баловали, землю-то. В иных деревнях три уже лета навоз на поля не возили — на чем возить-то? — а в Избишине хоть и чистили скотные дворы, да самую малость. Коровы были, коров никто и не позволил бы изводить, топтали они четвертую зиму под себя и уже хребтами крыши скребли. Залезать к ним приходилось на верхотуру, по лесенкам, прямо горными стали коровы. Никаких женских рук не хватало, чтобы содрать эти многометровые пласты навоза, тем более без лошадей и тракторов вывезти на поля. Где какая клячонка уцелела, в плуг ее ставили, бабами со всех сторон подпирали, чтоб ветром не свалило. В Избишине было немного получше, но пяток тягловых лошадок приберегали все-таки для плугов, — трофейная животина тоже износилась на непосильной работе, да без овса-то, а жеребят полудохлые кобылы, к тому же оставленные, как и бабы, без мужиков, рожать не хотели, как начальство ни приказывало. Выходило, и этой весной навоз останется по дворам, которые с места на место к тому же кочевали: когда низкое строение забивалось навозом до крыши, его попросту разбирали и передвигали на новое место. Дело несложное: несколько кое-как уложенных венцов, а над ними высокие жердевые скаты, крытые лапьем и соломой, которую по весне, конечно, на корм разбирали. Приноровились и вовсе без венцов обходиться: рубили крепкие и гонкие еловые стяги, ставили под большим углом прямо на землю, а верхушки стягивали продолинами, вот и все. Дальше теплая покрыша — и зимуй, корова, хоть и не в раю, но и не на горе. Так везде делали, так и в Избишине, уступая горькой необходимости, переносили уже разок конюшню, а коровники так дважды. Поистине золотой запас накопили, да как это золото взять?

Думая об этом, Федор и Семен Родимович подошли как раз к двухметровому навозному бурту, где стоял довоенный коровник. Оттаявший было бурт снова занесло снегом, и он походил на заброшенную могилу.

— Отсюда и начнем, — сказал нетерпеливо Федор.

— Лучше бы с теплого коровника, — ничего не объясняя, поправил его Семен Родимович.

Федор дернулся пустым рукавом, но смолчал: прав ведь каналья механик! Надо брать вначале теплый навоз, а там и мерзлый будет постепенно оттаивать, снимай его пласт за пластом.