Забереги

Демьян почувствовал его непримиримость, ушел в жилой придел. Но Федор не сомневался, что в леднике он побывал, припасы их с походцем, со всем ледком на глазок взвесил.

Айно тоже что-то такое недоброе почувствовала, завтрак сготовила не без хитрости: пустая ушица без единой картофелины да все тот же малиновый чай. Но и Демьян усмехнулся все с той же хитрецой:

— Так, так, Айно, начальство нельзя жирно кормить… а то еще подумает, что обычно-то вы получше едите.

Эти острые погляды немного притушил проснувшийся Максимилиан Михайлович.

Он еще не знал, каким ветром занесло сюда Демьяна, и поначалу обрадовался:

— А, крепкий духом Ряжин! Не обессудь, люблю поспать. Слабость в теле, сон вот, глядишь, и поддерживает.

Но и у него вышло как оправдание. А замкнутые взгляды Айно и Федора прогнали и остатки счастливого сна. Он тоже говорил не больше того, что спрашивали, так что Демьян непритворно огорчился:

— Будто чумной я! Будто себе вашу дань забираю! Ты, Максимилиан Михайлович, был в моей шкуре — что, много жирку накопил? Ты, Федор, четвертый год в председателях — что, сундуки свои сполна набил? А ты, Айно, на рыбе, можно сказать, сидишь — при нынешнем голоде золотишка, поди, наменяла? А я над вами, я уже чертоги себе завел, с наложницами и с рыбками золотыми, теми самыми, у которых все можно попросить, даже птичье молоко, не то что ваше коровье…

Его огорчение поразогнало взаимную недоброту, собирались к лодке уже как добрые друзья. Айно даже расчувствовалась и призналась, что находится все это время в каком-то тихом, светлом счастье, как в весеннем скворечнике. Все ей в жизни улыбается, да-да, все предвещает удачу, даже совестно перед людьми, такими-то несчастливыми. Ее Максимо с ней, ее дом, церковный ома коди, дает приют и пропитание, а теперь вот нашлась, воскресла и далекая ома муа, — пришла весть с родины, от отца с матерью.

— Грамоты они не знают, писал, вижу, молодой учитель. Значит, вернулся с войны, да? — не терпелось Айно услышать отклик на эту домашнюю весть.

И Демьян понял ее настроение, кивнул Максимилиану Михайловичу:

— Слышь, мужик? Она вот четыре года учителя помнит. Не улетит птичка к карельским берегам?

— Не улетит теперь-то… от птенцов и от гнезда, — добродушно покашлял Максимилиан Михайлович.

— Линнула никуда не улетит, своего лапсела не оставит, — подхватила весело и сама Айно.

— Да?.. — чего-то допытывался Демьян.

— Да! Да! Чего пристал? — нахмурилась Айно, но не надолго: одевалась и весла брала опять с тем же счастливым смехом.

Паперть, когда они вышли, была бела от ночного снега, запорошило и лодку, и кучу рыбных мешков. Федор молчаливо переглянулся с Айно и решил мешки не брать — в конце концов завтра успеется. Но Демьян охотно напомнил:

— Не пригрело бы солнцем рыбу, заберите лучше с собой.

В душе проклиная глазастого Демьяна, Федор стал выволакивать из-под лапья мешки и швырять их в лодку. Лодка огрузла так, что садиться было некуда.

— Валяй, Айно, одна, потом вернешься, — и тут подсказал Демьян.

Айно сплавала к берегу, мешки сгрузила, а потом перевезла их с Демьяном. Прощаясь с ней, Федор нарочно громко и зло сказал:

— Ничего, ловите. На глаза завидущие я и одним кулаком шоры понабиваю. Ничего, не очень-то на меня пооглядываются.

Демьян промолчал, не дожидаясь его, пошел вперед. Федору не хотелось пускать Демьяна в деревню раньше себя, торопился побыстрее обернуться с лошадью. Айно помогла запрячь и уложить мешки, но все же догнать Демьяна с груженной тяжело телегой он не смог. Когда прибыл в Избишино, тот уже преспокойно разгуливал, как и утром в церкви, по всей деревне, посматривал на пустые окна избенок, словно не верил, что все люди в поле. А сам, видно было, и там побывал, и на скотном, и в конторе. Федора сразу и без обиняков похвалил:

— Хорошо живете, по нынешним-то временам. И посеяли много, тоже если на нынешнее мерять. Чего скрывать, другие еще в первой борозде с коровами топчутся. А ты-то вон на лошадях пашешь? Как тебе удается выкручиваться, а, Федор?

— Вот так и выкручиваемся. Не идти же к тебе с протянутой ладонью, — в двух словах удовлетворил его любопытство.

— Да ладонь-то протягивай сколько угодно, да только что я положу в твою ладонь?

— Вот то-то и оно, Демьян.

— То-то и оно, Федор.

Так они поговорили, до откровенности не опускаясь, и Федор, чтобы сбить лишнее любопытство, решил поплакаться:

— Лошадь хоть одну какую, может, выделишь? Семян опять же своих не хватит. Взамен-то можно бы и рыбы немного…

— Семян, конечно, и без рыбы выделим, а лошадь ты и сам взял.

— Да ведь не у тебя.

— Не у меня, само собой. Что у меня возьмешь? Я и сам где пехтурой, где на попутных по району…

Опять поговорили, прекрасно понимая, что одному все известно, а другому наплевать на это известное: привык, обтерпелся за четыре военных года, из своего колхозного окопа пушками его не выбьешь.