Забереги

Но лошадь все решила раньше хозяина — рванула и понесла по дороге крупной машистой рысью. Умная была лошадь, кавалерийская. Словно знала, что галопа долго не выдержать, летела размеренно, низким лётом. Не испугалась и того, что он поджег в пошевнях сено. Громадным храпящим факелом неслись легкие санки, и Самусеев думал только об одном: не обогнали бы, не обошли бы стороной!.. Больше всего он боялся обходных путей. И на заставе было: не пошли в лоб под пули, а проскочили по звериным тропам, разрозненными стаями бросились на горстку защитников; кони-звери со всех сторон выскакивали из леса, и было не понять, кому заступать дорогу, в кого стрелять… Стрелять он и сейчас медлил — не было у него запасной обоймы, все, что в магазине. Он лишь ворошил ногой сено, которое подпалило и плетеный задок пошевней, и огненные искры дождем сыпались на дорогу. За сеткой ужасающего красного огня молча, как в немом кино, надвигались оскаленные морды. Он ждал последнего настигающего воя, визга, но ничего теперь не было — только судорожное костяное пощелкиванье зубов. Пасти тянулись по санному следу как привязанные. Стоя на коленях у передка пошевней, еще свободного от огня, Самусеев пожалел, что у него сейчас одна рука: переднюю морду уже можно достать кнутом; но рука была занята пистолетом — пистолет казался все-таки надежнее. Там, на заставе, когда над ним уже в третий раз нависла шюцкоровская сабля, он успел перехватить пистолет здоровой рукой и разрядить на секунду раньше… Но сейчас ему требовался кнут. Он видел, что передний волк, воротя морду на сторону, куда не сеялись искры, уже изготовился к прыжку. Самусеева так заворожил передний нахал, проскочивший сквозь огненное сеево к укрытому от огня задку пошевней, что он прозевал разворотку на Бесином увале. Лошадь взяла, как и полагалось, влево, по более свежему следу, но все же замешкалась, и на новую дорогу, срезая угол, метнулось с десяток распластавшихся теней. Рыхлый задорожный снег сдерживал их лёт, но что с того! На прямом углу расстояние у них оказывалось наполовину короче. Если они раньше лошади выскочат на дорожную твердь, от них уже не уйти. Самусеев лишь боковым зрением ухватил их направление, а выстрелил в этого, ближнего: на повороте он оказался немного сбоку и уже завис лапами на облучок пошевней. По тому, как сразу облегченно рванулись вперед сани, понял: попал, попал! Теперь все его внимание пристыло к тем боковым, напрямую летящим теням. Не было надежды попасть пистолетной пулей, но не было и другого выхода, как расстреливать по ним единственную обойму. Стоя на прыгающих коленях, он силился поймать на мушку первую тень, но слабые пули не могли ее сдержать, да и сам звук выстрела был слишком тих. Самусеев не уловил даже особой разницы, когда в какой-то момент последовал пустой тягучий щелчок. Его все равно уже окружала немая лесная тишина. Он швырнул пистолет наперерез надвигающимся теням, и на какой-то миг сбилось их движение, нарушенное голодным любопытством: а что там, а что?.. Самусеев заозирался вокруг себя, ища, что бы еще кинуть. Рукавицы полетели, шапка, узелок с овсом. Валенки один за другим, теплые, пахнущие человечьим потом. Каждая падающая в снег вещь сбивала летящий строй, отнимала у преследователей секунду за секундой. Надо бы сбросить еще и шинель, да слишком хлопотно, не успеть… Теперь он видел и не видел вещевой мешок с хлебом и сахаром. Уже всего несколько метров отделяло волков от дороги, и были то не далекие безликие тени, а завойчатые звериные холки. Сейчас они выпрыгнут на дорогу, сейчас они как раз поспеют к передним ногам лошади… Самусеев матерно выругался и прямо в пасть зверине швырнул недельный паек. Отчаянный удар вещмешком пришелся так сильно, что сбил вожака; на него налетели задние, сладострастно и бестолково принялись рвать мешок. Со слезами на глазах видел Самусеев, как вываливаются на снег буханки хлеба, как этот хлеб рвут, человечьей тоски по хлебу не ведая, костяные звериные оскалы…

Затухающим чадящим факелом выскочили пошевни из леса. Рядом просвечивал огонек, и лошадь сама свернула туда.

Встретил его у крыльца неистовый лай, а следом выбежала женщина, заохала:

— Охти ты, да кого же это несет?..

— Меня, Домна, — узнал ее Самусеев. — В гости вот к тебе привернул, да только пришлось волкам гостинцы скормить. Примешь без гостинцев?