Заблудившиеся

Решив, что конфеты можно купить и в обед, чтобы сейчас попусту не возвращаться, Грищенко вышел из лифта и остановился в нерешительности. Зная нравы отдыхающих, он подумал, что к обеду в буфете появится очередь, а все приличные конфеты наверняка разберут. Чертыхнувшись про себя, Петр Максимович повернулся к лифту и нажал кнопку, но кабину уже вызвали снизу.

Небольшая задержка с завтраком почему-то сейчас казалась особенно нежелательной, возвращаться в номер за деньгами не хотелось. Можно соврать жене, что хороших конфет в этот раз в буфете не оказалось, но обманывать по мелочам, тем более близкого человека, было не в правилах Грищенко, да и просто непорядочно. Двери открылись, и наружу вышла незнакомая миниатюрная блондинка в сопровождении субъекта в спортивном костюме. «Что за манера одеваться в ресторан как на стадион», — подумал Грищенко, нажимая кнопку своего этажа.

Нашарив в кармане ключ от номера, прикрепленный стальным кольцом к казенному деревянному брелку, напоминающему пробку от шампанского с выжженной на основании двузначной цифрой, он спустился вниз и отправился по коридору к своему номеру, успокаивая себя: купив конфеты сейчас, а не в обед, он сэкономит целый вагон времени.

Подняв глаза от ковровой дорожки, шагах в десяти впереди себя он увидел знакомую фигуру художника Василия Сухого, развинченной походкой бредущего навстречу. Для столь раннего часа Сухой был одет эксцентрично. Черный смокинг, белая сорочка, лаковые туфли, алый галстук-бабочка. В одной руке он держал полупустую бутылку с темной жидкостью, другую руку, раскрыв ладонь, протянул далеко вперед, заранее готовясь к рукопожатию.

Близко посаженые глаза художника, казалось, вот-вот вылезут из орбит, на лице отпечаталась кривая улыбка сатира. Петр Максимович знал эту особенность Сухого таращить глаза, когда тот был не в себе. И теперь художника заметно качало из стороны в сторону. Грищенко сморгнул, ему захотелось перекреститься, как при появлении злого духа. Каждая встреча с Сухим кончалась для него хоть мелкой, но неприятностью.

Месяц назад Сухой, заглянув в номер Грищенко под вечер, сумел изощренным способом напоить непьющего Петра Максимовича какой-то гадостью, да так напоить, что в понедельник пришлось не выйти на работу, а скверное самочувствие не проходило еще несколько дней. В позапрошлую субботу он усадил Грищенко играть в карты на деньги, но сам же Сухой к утру начисто продулся и расплатился своей большой картиной без рамы, которую оценил в полторы тысячи долларов.

При этом Сухой настоял, чтобы Петр Максимович забрал картину непременно, и помог донести ее до номера. На следующий день Грищенко пытался всучить полотно горничной Маше. Девушка долго рассматривала творение Сухого, но забрать его, смущаясь, отказывалась, мол, муж с этой картиной и на порог не пустит, и ушла сердитая.

Рассмотрев картину обстоятельно, Петр Максимович понял причину смущения горничной. На первом плане нарисован огромный мужской член на четырех колесах среди обломков стен и битого кирпича, перспективу украшали стоящие у горизонта башенки. Картина называлась «Эта крепость взята». Плюнув, Петр Максимович, чтобы не увидела дочь, задвинул полотно под двуспальную кровать, где оно и лежало по сей день.

С кислой гримасой, должной выразить радость встречи, Грищенко пожал горячую ладонь Сухого. Художник, приговаривая, что зверь бежит прямо на ловца, пытался раскрыть объятия, но передумал — мешала бутылка — и только похлопал Петра Максимовича по плечу. Проживать в этом крыле пансионата Сухому было не по карману, хотя для человека свободной творческой профессии он прилично зарабатывал.

Художник снимал однокомнатный номер в непрестижном корпусе «Б» на первом этаже. Сухой никогда не занавешивал шторы на окнах, и теплыми вечерами прогуливавшиеся у корпуса отдыхающие становились свидетелями непристойных сцен в его комнате. Администрация как-то пыталась выселить художника из пансионата, но у того имелись кое-какие связи. Скандал закончился безоговорочной победой Сухого. Объектом домогательств художника стали горничные, они иногда ходили но начальству жаловаться, но смирились и они.

* * *

«Наверное, загулял у кого-то на нашем этаже, — подумал Петр Максимович, — вот теперь, бедолага, к себе добирается». Наконец Сухой, обдав Грищенко свежим перегаром, отступил на шаг назад и внимательно посмотрел в его глаза.

— Ты красиво стареешь, — заявил Сухой, — я обязан тебя писать.

Его близко посаженые глаза сошлись на переносье, отчего лицо приобрело совершенно дебильное нечеловеческое выражение. Грищенко чуть не рассмеялся.

— Ты все шутишь, — сказал он.

— Шучу? — удивился Сухой, — Насколько я помню, чувство юмора у меня исчезло после развода с четвертой женой. Она тогда забрала мою любимую картину «Циклон после наводнения» и продала на Запад за умопомрачительные деньги. Это была такая меркантильная сука, такая сука, шизофреничка. Я по ней до сих пор скучаю, — глаза Сухого разбежались в разные стороны, потом снова сошлись на переносице. — Определенно я должен тебя писать.