Заброшенный полигон

— Она, наверное, любит его. Об этом тоже подумай. Недаром в народе говорят: не делай счастья на чужом несчастье. Нет, нет, я тебя ни в чем не обви­няю! Деточка! Не плачь. Ты как мотылек, приласкал тебя парень, ты и полете­ла — это естественно, значит, нормальный человечек, сердце влюбчивое. Это хорошо, доченька. Хуже, если бы бездушной была, пеньком березовым. Полете­ла — это хорошо, но смотри в оба, не обожгись. Огонек-то уж больно горячий. Понимаешь?

— Не знаю, папочка... То вроде понимаю, а то...

— Ну, ну, не плачь, дочка, съездим с тобой к бабушке, по городу пошатаемся, мороженым тебя угощу. Хочешь мороженого?

— Угу...

— Ну и прекрасно. Только успокойся. Давай-ка мы слезы вытрем, чтоб глазки не краснели. Чтоб нос не картошкой пареной... Во-от так.

— Ой, папка, какой ты...

— Ну, собирайся!

— Бегу!

2

Первым делом Николай заехал к Кате. Дом стоял темный, на двери — замочек. Ни записки, ни ключа под ковриком. Озадаченный, Николай покатил к своему дому. В окнах — тоже темень, но едва поднялся на крыльцо, лоб в лоб столкнулся с Олегом — выходил зачем-то во двор.

— Коля?! — отшатнулся брат.— Что так поздно?

— А где Катя?

— Уехала.

— Как уехала?! Куда?

— В город.

— Когда?

— Сегодня.

— Когда сегодня?

— После обеда. Георгий Сергеевич увез. К бабушке. Ну и в институт посту­пать. В сельскохозяйственный...

Николай чертыхнулся, плюнул с досады. Хватанул кулаком по перильцам — жалобно задребезжали стекла веранды, заскрипели доски крыльца.

— Тихо! — прошипел Олег.— Отца разбудишь. Больше суток не спал, мотался по бригадам.

— Как там «самовар»? Работали сегодня? — отрывисто, сквозь зубы спросил Николай.

— Работали. На полторы тысячи вышли.

— Аномалии засекли?

— Не знаю. Вадим делал замеры. Журналы там, в часовне.

— Отключения были?

— Один раз. Вадим ездил к Пролыгину, вернулся злой. Пролыгин вымогает бутылку.

— Ну, гад, он у меня довымогается! Я ему устрою бутылку!

— Да, Коля, отец запретил мне работать с тобой... И еще предупреждал — как только пустят птичник, «самовар» отключат. Пролыгин говорит, мощности не хватает.

Николай выругался.

— Завтра будет звонок Ташкину из обкома, пусть только попробуют не выполнить указания, я их через Москву достану!

— Да ты что, сбесился?

— Сбесишься тут с вами... Ты тоже хорош, зачем растрепал бабке про лягушек?

— А что? Что тут такого?

— А то! Нужны мне бабкины демонстрации! Еще свистнут что-нибудь или сломают, а мне каждая минута дорога!

— Коля...

— Ну? Чего тебе?

— А ты выяснил, отчего живность Гибнет?

— Не гибнет, а цепенеет. Большая разница!

— Гибнет, Коля. Мы вчера с Вадимом обнаружили. Та гадючка, помнишь? И шесть лягушек, мы им к лапкам ниточки привязывали. Нашли дохлыми. Зна­чит, все-таки от чего-то гибнут, что-то их губит...

Николай помолчал, обдумывая то, что сказал Олег. В стайке тихо возились сонные куры, вздыхала корова. Лысая гора, под которой светилось лунным блеском озеро, шишковатой макушкой тянулась к туче, висевшей черным беге­мотом с хвостом, как у крокодила. Над «бегемотом» раскачивалась кривая ущербная луна с ослепительно-ярким краем, словно остро отточенным лезвием.

Николай зажмурился, снова открыл глаза — нет, луна на месте, качается он. Да и немудрено: четыре сотни километров за рулем, почти бессонная ночь...

— Где нашли? — спросил он.

— Недалеко от «самовара», ну, примерно в пятидесяти метрах, в разных направлениях. Пытались удрать, и вот...

— А ты не перепутал? Может, совсем другие лягушки?

— Те! Те, Коля. Ниточки же.

— Может, кошка подавила?

— Какая кошка?

— Любая! Мало ли их бродит. При нас с Катей кошка ошивалась, мяукала.

— Да, у нас тоже мелькала, но если бы она, так лягухи были бы как-то подавлены, закусаны, а этого нет...

Николай хлопнул себя по лбу.

— Тьфу! Кислородные маски забыл. Совсем вылетело. Ладно, как-нибудь обойдемся. Скажи лучше, как мама? Был сегодня?

— С отцом. Он к Ташкину ездил, а потом к маме заскочили. Всего на пять минут.

— Ну и как она?

— Вроде ничего. Получше.

— А обо мне... был разговор?

— Был...

— Ну и что?

— Ничего. Просто мама волнуется.

— Из-за меня?

— Из-за всех нас...

— Ты не крути. Про Катю говорили?

— Говорили...

— Что говорили?

— Ну... Чтоб ты оставил ее в покое! — вдруг закричал Олег.

— Что?!

— Что слышал!

— Ну, братец, ты, смотрю, осмелел, зубки показываешь. Ангелочек!

Николай оттолкнул Олега, сбежал с крыльца — мимо окон, по скрипучим

доскам настила — вон с отцовского двора! Олег кинулся за ним, поймал за кур­тку.

— Стой! Куда ты, Коля?

Николай крутнулся, резким ударом отбил державшую руку брата, прошипел в белое отшатнувшееся лицо:

— Жучок навозный! Катю захотел! Скотницей, навоз лопатой отбрасывать — это ты ей готовишь? — Он выругался и пошел к машине.

3