Заброшенный полигон

Николай завел двигатель и, круто развернувшись, помчался к дому. Бутылка была на месте. Ни слова не говоря удивленному Олегу, Николай сунул водку в карман и выбежал из дому. Шарик гавкал в закрытой машине. Красное рыхлое солнце низко висело над темными лесными просторами. Из низины, где был пруд, расползался туман. По главной улице, поднимая пыль, вольно брело ста­до — коровы, овцы, бычки. Пастух — мальчишка на лошади — устало помахи­вал веткой. Был он в тельняшке, сидел на потнике, босые ноги болтались в сторо­ны, сапоги висели за спиной, надетые ушками на кнутовище. Бич волочился вслед за ним по земле. Пробежали две собаки, вывалив языки,— скотина раз­бредалась по дворам, собачек она уже не интересовала, они свое дело сделали — довели. Значит, вот-вот появится и Зорька. Николай переждал, пока стадо миновало машину. Зорька подошла к калитке, почесалась боком о столбик, замы­чала, роняя слюну. Шарик нетерпеливо заскулил, затявкал, видно, испытывая хозяйскую потребность загнать корову во двор. Николай рассмеялся, выпустил Шарика из машины, и он деловито затрусил к Зорьке, разразился свирепым лаем. Зорька взглянула, мотнула рогами, ткнулась лбом в калитку и вошла во двор. Шарик кинулся следом, погнал Зорьку в стайку. Эта бесхитростная сценка вдруг пронзила Николая гармонией жизни, естественностью и целесообразно­стью всего, что он только что наблюдал, как будто раньше ничего подобного никогда не видел. Как просто и естественно! И как красиво! О каком «прокля­тии» писал Кант?! Проклятие там, в городах и в заморских странах, а здесь — тишь, гладь и божья благодать.... Однако с бутылкой в кармане садиться в маши­ну было неловко, и он, вытащив поллитровку из кармана, кинул ее на сиденье.

Чиликины ждали, вытянув шеи, от нетерпения у них пересыхало во рту, и они то и дело облизывались, как коты на рыбу. Николай не стал их томить, отдал бутылку — Галина поцеловала Николая в щеку, потом чмокнула в до­нышко бутылку и, подмигнув Чиликину, оживленно заговорила:

— Андрюха, живем! Я ж тебе говорила, Колька — человек. Слухай меня, не пропадешь. Та-ак,— она наморщила лобик, присобрала жидкие волосенки под косынку пыльного цвета, прикусила губу, задумалась.— Андрюха, скажи, у кого может пастись Пролыга?

Андрей тоже усиленно морщился — соображал.

— Однако у Альбинки,— неуверенно сказал он и, глянув на жену, кивнул: — Ага, у ей. Она с утра баню топила, вчерась в Горячино была, с сумками верну­лась. Значит, у ей.

— А не у Томки? — усомнилась Галина.— У Томки родичи в Кузелево уехали, одна, стерва, гужуется. Правда, Петька Клюнин с ней вертелся, но, может, уже отлип. Ты так,— повернулась она к Николаю,— сперва к Альбинке заедь, это, знаешь, по Пролетарской, за магазином, левый дом. А если у ней нет, тогда — к Томке. Это через три дома от Маникиных, на той же стороне. Най­дешь?

— Найду. Ладно, спасибо, поехал.

Чиликины не мешкая отправились домой, а Николай поехал на поиски Пролыгина.

Альбинка, дородная бабища размерами под стать Пролыгину, разоралась на всю улицу, когда Николай подозвал ее к калитке и спросил о Пролыгине. Видно, монтер крепко насолил хозяйственной Альбине: ирод, бандит, проходимец, вонючка, сундук и прочие крепкие словечки тяжкими каменьями полетели в го­лову бедного Пролыгина. Николай, не дожидаясь, пока и ему отвалится за компанию, быстренько развернулся и* покатил в обратную сторону, где жила Томка.

В доме свет не горел, но из раскрытого окна доносились голоса — женский и басовитый Пролыгина.

— Герман! — позвал Николай.— Взгляни, кое-что важное.

В темном окне возникла встрепанная физиономия, голые плечи — Пролыгин. Рядом высунулась полуодетая Томка — белое в сумерках лицо, крашеный чер­ный рот, тонкие ломкие руки.

Пролыгин кивнул и прохрипел:

— Ну чего?

— Опять вырубил?

— «Самовар» твой? Не-ет, не касался.

— А кто?

— Птичник, должно быть.

— Надо включить, работа стоит, хоть стреляйся.

Пролыгин почесал в затылке, промычал что-то, исчез внутри дома, вскоре вышел в майке и брюках.

— Не серчай, Коля, но я тут ни при чем, истинный крест! — побожился Пролыгин.— Хочешь, ключ тебе дам от подстанции, включи свою линию, но аккуратно. Есть?

Он протянул Николаю ключ, передавая, чуть задержал руку, спросил, понизив голос:

— Пятерки до зимы не найдется?

Николай порылся в бумажнике, достал пятерку, дал — Пролыгин выпустил ключ. Опять купля-продажа, подумал, усаживаясь в машину.

— Под ковриком ключ оставишь,— прокричал Пролыгин.

— Ладно,— откликнулся Николай и поехал к своему дому.

Возле Чиликиных он притормозил, вышел из машины. Окно ярко горело, Чиликины сидели друг против друга за столом, бутылка была ополовинена, настроение у супругов резко шло вверх. Буба пронзительно глядел с голубого плаката.

— Эй, Андрюха! — крикнул Николай в окно.

Чиликин оторопело привскочил, сунулся в окно, икнул.

— Кто там? — спросил радостно, громко.

— Я, Николай. Уже хорошо?

— Ага,— рассмеялся Чиликин и снова икнул.— О, твою в сапог, икота напала, кто-то поминает.

— Ты вот что скажи...— Николай помедлил.— Это ты вырыл могилу?

— Ага,— бодро сказал Чиликин.— Я.

— Кому?