Забвение истории – одержимость историей

В этом фрагменте присутствуют основные элементы немецкой травмы: аргумент полного неведения; вопрос совиновности; вынужденное визуальное знакомство с картинами ужаса; моральный контроль со стороны мировой общественности; принуждение к коллективной негативной самоидентификации; обесценивание немецких традиций; новый образ немцев в качестве народа-парии. Кроме того, текст исполнен пафосом признания: автор, написавший роман в эмиграции и не решившийся вернуться в Германию, причисляет себя к национальному «мы», признает себя частью стигматизированного народа. Он находится в его «содрогающихся от ужаса рядах» и неоднократно говорит о «нашем позоре». В этом фрагменте обращает на себя внимание разнообразная лексика культуры стыда. Речь постоянно идет о глазах, взглядах, об увиденном, о позорном выставлении напоказ, о народе, который «не смеет поднять глаза перед другими». О вине речь не идет; если «все немецкое – и немецкий дух тоже, немецкая мысль, немецкое Слово – ввергнуто в пучину позора, справедливо взято под сомнение», то происходит это не из-за ужасных преступлений, а потому, что они «выставлены напоказ». В тексте на раз подчеркивается пассивность коллективного субъекта «немецкий народ»; он не смотрит, а вынужден смотреть; ему приказывают идти; его объявляют совиновным. Потерявший честь немецкий народ отождествляется не с кем-нибудь, а именно с евреями, причем с евреями из восточноевропейских гетто, которых, как известно, раньше стыдились ассимилированные немецкие евреи, отказывавшиеся от своих собратьев. «Как евреи в гетто» – подобное выражение звучит зловеще, если учесть, что к этому времени именно этих евреев уже нет в живых, ибо все они стали жертвами организованного немцами поголовного уничтожения.

Коллективный характер немецкой вины акцентируется Томасом Манном, что непосредственно связано с его эмиграцией. В 1944 году он, эмигрант, глубоко уважающий президента Франклина Рузвельта, становится гражданином США. Рузвельт умер незадолго до окончания войны. При его преемнике Гарри Трумэне курс американской политики по отношению к Германии изменился. Если Рузвельт видел в Германии врага № 1, то для Трумэна место главного врага занял коммунизм. Это имело прямые последствия для образа немцев в глазах американцев и для американской политики по отношению к Германии. При Рузвельте был разработан План Моргентау, который предусматривал жесткие меры по разоружению и разделу Германии, а также полный демонтаж немецкой промышленности и превращение Германии в аграрную страну. Подобная политика основывалась на представлении о неисправимости национального характера немцев и об их национальной вине, о чем прямо заявлял Рузвельт: «Немецкий народ как единая нация должен прояснить для себя, что эта единая нация была вовлечена в антиправовой заговор против десятилетий современной цивилизации»[312]

. Такая установка определяла первую фазу американской политики. Но оккупационные власти союзников по антигитлеровской коалиции преследовали разные цели, и альянс распался, поэтому коммунизм считался теперь главным врагом, а Германии отводилась важная роль защитного вала. Изменившиеся обстоятельства превратили злых немцев в добрых немцев, а добрых русских – в злых русских.