Забвение истории – одержимость историей

Вальзер, напротив, говорит не о страхе, а о смелости. «Дрожа от смелости» он собирается рассказать о том, что хотели бы сказать все, но отважился сделать только он. У него часто идет речь о невыносимости, о невозможности молчания и о муках слова. Груз прошлого, бремя немецкой истории превратились у него в тяжесть публичного памятования, в страдание от навязываемых воспоминаний. Это превращение обусловлено травмой тех, кто обнаруживает свою причастность к преступлениям. Даже если они не несут личной ответственности за конкретное преступление, чувство причастности заставляет их причислить себя к преступникам. Если жертва страдает от своих воспоминаний, которые вновь и вновь возвращают ей мучительные переживания, то преступник страдает от принуждения к воспоминаниям. Синдром травмы преступника характеризуется вытеснением из памяти постыдных воспоминаний, несовместимых с новой системой ценностей и новой структурой идентичности. В годы Третьего рейха террор и преступления были отделены от норм повседневной жизни, поэтому у людей произошел «раскол сознания» (H. S. Schäfer), что помогало им и после войны успешно дистанцироваться от совершенных преступлений, от чувства совиновности и сопричастности по отношению к ним. Критикуя символические, публичные, ритуальные формы коммеморации и защищая приватное обращение к собственной совести, Вальзер редуцировал тяжесть воспоминаний и придал им общественно-приемлемый вид. Такая защита объединила как правых, отказывающихся от обременительного прошлого, так и левых, культивировавших скептическое отношение ко всем формам коллективной коммеморации. Понятие травмы используется в последнее десятилетие ХХ века чрезвычайно широко. Впервые о душевной травме заговорили в годы Первой мировой войны, обнаружив у солдат психические расстройства, приводящие к полной потере боеспособности. К настоящему времени травма стала одним из ключевых понятий в литературоведении и культурологии. При этом само понятие приобрело расширительный смысл, оно применяется не только к индивидуальной истории болезни, но и к коллективному историческому опыту пережитых страданий. Понятие травмы используется для описания не только индивидуально перенесенного насилия, но и для последствий, проявляющихся у череды поколений, которые пострадали от рабства и колонизации. Лишь в 1978 году понятие душевной травмы вместе с диагнозом «посттравматический синдром» (post-traumatic stress disorder

) было включено в официальный американский справочник по психиатрии. В книге супругов Митчерлих слово «травма» еще отсутствует. Сегодня оно используется почти исключительно по отношению к душевным расстройствам, наблюдаемым у жертв преступлений.

О травме преступников в новейшей литературе говорится редко. Но как у жертв, так и у преступников наблюдаются абсолютные провалы памяти; потому определение травмы, предложенное Кэти Карут (Cathy Caruth), применимо и по отношению к памяти преступника. По мнению Кэти Карут, нарушение памяти объясняется не самим вызвавшим его событием, а восприятием этого события, точнее говоря – его невосприятием. Речь идет о событии, которое в то время, когда оно состоялось, не могло быть воспринятым, поскольку восприятие блокировалось действующей на ту пору экономикой сознания. Карут говорит в этой связи о «кризисе правды»[306]

. Травма не регистрируется сознанием, поэтому отсутствует основа для последующих воспоминаний; поскольку регистрации не происходит, возникает провал, который сознание заполняет впоследствии более поздними конструкциями. Травма является разрушением возможности восприятия, а значит, разрушением возможности последующих воспоминаний. Образуется так называемая крипта, в которой оказывается замурованным воспоминание, в результате чего возникает нарушение психики, которое еще долгие годы проявляется в различных диффузных симптомах.

Но что же именно замуровал и запечатал 1945 год в душах немцев? Этот вопрос в двойном отношении затрагивает тему так называемой коллективной вины. За понятием «коллективная вина» якобы кроется представление держав-победительниц о том, что весь немецкий народ целиком виновен и подлежит осуждению мирового общественного мнения. Некоторые историки оспаривают подобное огульное осуждение немцев, утверждая, что его никогда не было. Норберт Фрай указывает на отсутствие какого бы то ни было исторического документа, содержащего подобное официальное обвинение. Он считает тему коллективной вины выдумкой самих немцев[307]. Поэтому неудивительно, что сегодня никто не говорит о коллективной вине. В недавней работе Гезины Шван «Политика и вина» об этом понятии нет ни слова[308]. Впрочем, в середине девяностых годов оно приобрело некоторую актуальность из-за появления книги Дэниэля Гольдхагена «Добровольные помощники Гитлера». По случаю ее публикации Дитер Симон инициировал в издаваемом им журнале по истории права («Rechtshistorisches Journal») широкую дискуссию на тему «коллективной вины».